Рецензия на книгу

• 

  Аноним28 ноября 2023 г.

  Двоемирие, двоесказие и прочее двоечувствие

  Есть вещи, от которых некоторые остаются в диком восторге, а некоторые плюются долго и мучительно. Причем обе реакции настолько яркие, что ты по итогу стоишь  где-то между этими сторонами, как на распутье и думаешь, зачем вообще ты брал эту книгу в руки. И вот ваш покорный слуга, совершенно непонимающий, зачем он пишет столь примитивные рецензии, ведь есть любой автор любого отзыва, который явно лучше управляется словом, марает сию страницу многократно видимыми где-то мыслями,  в коих не было и толики оригинальности и свежести и т.д. и т.п. А если не растекаться серым волком по земле, орлом - под облаками и мысью по древу, то речь у нас пойдет о том, почему "Кентавр" Джона Апдайка может вызвать двойственные чувства.

  Во-первых, нельзя не признать, что у Джона Апдайка есть свой стиль, и он умеет обращаться со словом. Более того, писатель активно это демонстрирует. Как результат - вы либо сразу с головой уходите в его описания и ловите темп повествования, либо к этому придется долго привыкать. Он умеет находить интересные сравнения и проводить аналогии, сплетать уровни реальности. Однако, если вы не привыкли к подобному слогу, придется долго и мучительно учить себя не перескакивать с абзаца на абзац в попытках зацепиться на текст. Где-то треть книги у меня ушла именно на то, чтобы поймать темп. Честно могу сказать, что за последние где-то полгода это самое медленно читаемое произведение именно за счет стилистических особенностей.

  А во-вторых, это постоянное переплетение двух слоев реальности. Причем противопоставление проходит через всё произведение. Учитель естествознания превращается в кентавра Хирона и обратно. На уроках Хирона полная гармония, в то время как первый описываемый урок Колдуэлла превращается в балаган. Учитель предстает одновременно и как объект насмешек учеников и как субъект, который многие ученики  с благодарностью вспоминают на протяжении жизни. Вся описываемая история укладывается где-то в три календарных дня ( видимо, в те,за которые и должна была родиться Вселенная и появиться человек), однако повествование об эти днях идёт одновременно и с точки зрения самого учителя,  и его сына Питера.  Причем, если в случае Колдуэлла есть мифический план повествования, то у Питера история больше напоминает Сэлинджера с его пропастью во ржи. Довольно часто, мифический уровень не до конца сопоставляется с реальным. Например, знакомство с учителем происходит в тот момент, когда в его ногу попадает стрела и он постепенно перевоплощается в кентавра. При это часть объектов проявляют в этот момент свою мифическую природу, а часть продолжают именоваться как и до этого. Далее в реальности удар древком стрелы описывается как удар железным прутом.  И ты сидишь и пытаешься понять: стрела, пронзившая ногу, была переводом душевной боли в физическую  или кто-то реально умудрился проткнуть ногу человеку прутом. А потом ты начинаешь подозревать, что мнительность героя и тяга к саморазрушению вполне могла превратить в железный прут что-то гораздо менее значительное. И вот попытки ухватить какую-то метафору и раскрутить её до конца часто приводят к тому, что кончик за который ты хватаешься уже оказывается отрезанным от основного клубка. Множество подобных подвешенных ниточек меня довольно сильно вымотали в процесса прочтения, хотя может быть эта книга требует совместного чтения и я просто смотрела не туда?

  А может быть дело просто в том, что я не люблю людей, которые ищут жалости. Для меня жалость почему-то кажется довольно унизительной в большинстве случаев, особенно когда на нее напрашиваются. Поэтому мне очень хочется верить, что в конце концов на третий день из Коулдуэлла, пусть и в воплощении Хирона,  родился человек и он смог это осознать.  Потому что человек - это звучит гордо.

  ДОП. Иллюстрация нейросети по цитате из книги
  

  Верхняя часть его туловища изогнулась, заточенная в искривленной плоскости; галстук, грудь рубашки и отвороты пиджака загибались вверх по дуге, а голова на ее конце была втиснута в угол, где стена сходилась с потолком, — в затянутый паутиной угол над доской, который никогда не обметали. Его искаженное лицо глядело на меня сверху вниз печально, отрешенно.
  

  7

  151