Рецензия на книгу

• 

  Kultmanyak26 июня 2023 г.

  Русь изнасиловал ты, барин...

  О, бремя власти!!! Сколько горя
  Ты принесло в славянский край!!!
  Цари, свободы мониторя,
  В указах пишут лишь: "карай"
  
  И скипетр окунают в бездну,
  Где кровью омывают лоб...
  На троне то палач, то бездарь,
  То "и/сам/чёрт/не/разберёт"...
  
  А Петр какой имеет статус
  В начале славных дел своих???
  Взгляд острый, как в пустыне кактус -
  То ли философ, то ли псих...
  
  Тяжка ли шапка Мономаха,
  Когда законов прошлых суть
  До пыли топчет он, до праха,
  Чтобы не охнуть, не вздохнуть
  
  Никто не мог - бояре, чернь ли???
  Ему едино - страшен, лют...
  Канонов ветхих древо, черви
  Нововведений царских, жрут...
  
  Хотел он счастия для люда
  Или народ лишь инструмент???
  Тут риторическое блюдо,
  Где всюду слышится ответ
  
  О власти бремени в кавычках...
  Петр, как и все, кто власть имел,
  Народ считал обычной спичкой
  В начале своих славных дел...
  
  Использовал - бери другую
  Коробку спичек, не жалей...
  Петр Алексеевич... Нагую,
  В кровавой бахроме соплей,
  
  Русь изнасиловал ты, барин...
  Привыкла, девка... Терпит ишь...
  Ей царской милостью подарен
  Блеск новых петербургских крыш
  
  За послушание был... "Люба
  Такая цацка или нет???", -
  Не скажет под крестом из дуба
  При стройке сдохший контингент...
  
  Петр с цифрой, что сойдёт за ФИО,
  Хотел ли в самом деле благ
  Для населения иль криво
  Для перемен прибил тот стяг???
  
  Держал страну за горло жёстко
  И не давал дышать совсем -
  Скрипит державности повозка,
  Даёт на поворотах крен...
  
  На завтрак - плахи, в полдень - плети
  Под вечер - пушек жарких медь...
  Во власти вот такие "пети"
  Страшны... Но где других взять "петь"???

  Не отпускает меня шедевр Алексей Толстого и я вроде бы и прочитал его недавно, но сделал столько закладок, что перечитывая их , частично перечитываю и сам роман... Фигура царя и его отношение к стране и народу - это некий аспект доминирования без права на помилование, экзамен на человечность с купленной экзаменационной комиссией, шизофреническое милосердие с панихидой по жертвам, в гибели которых виноват ты сам... Сложность перемен наталкивает на размышление о смысле этих перемен, о нужности ломания чего-то старого и проверенного в деле на что-то новое, но неизвестное и неиспользованное ранее... Это прогресс, все понятно, но именно такими методами нужен такой прогресс??? Фигура царя вызывает много эмоций, поэтому и новый стих, и новая рецензия, и новая рекомендация...
  И цитаты, цитаты, цитаты... Страшные факты в этих цитатах, не смотря на художественный, авторский стиль...
  Все вопросы мои уходят в небеса, в пустоту и тишину, на них нет ответов... И не будет ещё миллионы лет... Власть не услышит народ никогда... Как мы не услышим криков разных букашек, когда идём по лесу и топчем их не по злобе, а лишь по причине того, что нам нужно именно в эту сторону... Просто мы их не замечаем... И даже не думаем, что наши шаги (а для насекомых это символ перемен), могут причинить кому то вред... Так и цари, так и люди власти шагают вперёд, а мы кричим в пустоту...
  А с другой стороны читаешь про то время и думаешь: "А может и нельзя было по-другому с таким народом??? Мы, ведь тоже не ангелы небесным по характеру и по поступкам..." И дело и не в самой эпохе, в принципе, а в человеческой сущности, а она, увы, не меняется с древних, пещерных времён...
  5 из 5 - цифры оценок похожи на крюки, на которых повисла окровавленная туша времени... Тик-так, год за годом, век за веком, а на душе саднящая печаль от безысходности...
  Теперь цитаты и очередная рекомендация к чтению романа...

  
  Петр и Меньшиков вылезли из дормеза, разминая ноги.
  — А что, Алексашка, заведем когда-нибудь у себя такую жизнь?
  — Не знаю, мин херц, — не скоро, пожалуй…
  — Милая жизнь… Слышь, и собаки здесь лают без ярости… Парадиз… Вспомню Москву, — так бы сжег ее…
  — Хлев, это верно…
  — Сидят на старине, — ж…па сгнила… Землю за тысячу лет пахать не научились… Отчего сие? Курфюрст Фридрих — умный человек: к Балтийскому морю нам надо пробиваться — вот что… И там бы город построить новый — истинный парадиз… Гляди, — звезды здесь ярче нашего…
  — А у нас бы, мин херц, кругом бы тут все обгадили…
  — Погоди, Алексаша, вернусь — дух из Москвы вышибу…
  — Только так и можно…
  Въехали в Кенигсберг в сумерках, колеса загремели по чистой мостовой. Ни заборов, ни частоколов, — что за диво! Дома прямо — лицом на улицу, рукой подать от земли — длинные окна с мелкими стеклами. Повсюду приветливый свет. Двери открыты. Люди ходят без опаски… Хотелось спросить — да как же вы грабежа не боитесь? Неужто и разбойников у вас нет?
  В купеческом доме, где стали, — опять — ничего не спрятано, хорошие вещи лежат открыто. Дурак не унесет. Петр, оглядывая темного дуба столовую, богато убранную картинами, посудой, турьими рогами, тихо сказал Алексашке:
  — Прикажи всем настрого, если кто хоть на мелочь позарится, — повешу на воротах…
  — И правильно, мин херц, мне и то боязно стало… Покуда не привыкнут, я велю карманы всем зашить… Ну, не дай бог с пьяных-то глаз…
  Пётр тотчас уехал в Воронеж. Туда со всей России начали сгонять рабочих и ремесленников. По осенним дорогам потянулись обозы. В лесах по Воронежу и Дону закачались под топорами вековые дубы. Строились верфи, амбары, бараки. Два корабля, двадцать три галеры и четыре брандера заложили на стапелях. Зима выпала студеная. Всего не хватало. Люди гибли сотнями. Во сне не увидать такой неволи, бежавших — ловили, ковали в железо. Вьюжный ветер раскачивал на виселицах мерзлые трупы. Отчаянные люди поджигали леса кругом Воронежа. Мужики, идущие с обозами, резали солдат-конвоиров; разграбив что можно, уходили куда глаза глядят… В деревнях калечились, рубили пальцы, чтобы не идти под Воронеж. Упиралась вся Россия, — воистину пришли антихристовы времена: мало было прежней тяготы, кабалы и барщины, теперь волокли на новую непонятную работу. Ругались помещики, платя деньги на корабельное строение, стонали, глядя на незасеянные поля и пустые житницы.
  В Донском монастыре разломали родовой склеп Милославских, взяли гроб с останками Ивана Михайловича, поставили на простые сани, и двенадцать горбатых длиннорылых свиней, визжа под кнутами, поволокли гроб по навозным лужам через всю Москву в Преображенское. Толпами вслед шел народ, не зная — смеяться или кричать от страха.
  Гроб раскрыли. В нем в полуистлевшей парче синел череп и распавшиеся кисти рук. Петр, подъехав, плюнул на останки Ивана Михайловича. Гроб подтащили под дощатый помост. Подвели изломанных пытками Цыклера, Соковнина, Пушкина и троих стрелецких урядников. Князь-папа, пьяный до изумления, прочел приговор…
  Первого Цыклера втащили за волосы по крутой лесенке на помост. Сорвали одежду, голого опрокинули на плаху. Палач с резким выдохом топором отрубил ему правую руку и левую, — слышно было, как они упали на доски. Цыклер забил ногами, — навалились, вытянули их, отсекли обе ноги по пах. Он закричал. Палачи подняли над помостом обрубок его тела с всклокоченной бородой, бросили на плаху, отрубили голову. Кровь через щели моста лилась в гроб Милославского...

  Также моя рецензия на роман - https://www.livelib.ru/review/3429190-petr-pervyj-aleksej-tolstoj

  46

  732