Рецензия на книгу

• 

  Аноним31 июля 2013 г.

  Русский колонизатор - пессионарий Григорий Александрович Печорин. Времена года. Апрель.

  Всё, кажется, давно знакомо: и типичный представитель, и лишний человек, и первый психологический портрет в русской литературе, и Печорин – от Печоры. Что ещё? Кавказ, женщины, офицеры, проводящие время между боевыми столкновениями в карточных играх, дуэлях, охоте, пари с высокими ставками, прямо скажем. Всё да не всё, как оказалось. И никакой он не лишний, хотя и типичный.

  Печорин Григорий Александрович, «молодой человек лет 25…такой тоненький, беленький…. Славный был малый, только немного странен». Вернемся к портрету чуть позже, а сейчас о его «типичности». Главный вопрос сейчас: героем КАКОГО времени был Печорин? Возможно, это поможет взглянуть на него чуть иначе, чем пишут об этом учебники литературы (если ещё что-то пишут о русской классической литературе вообще).

  Времена, прямо скажем, стояли необыкновенные. В Англии начиналась Викторианская эпоха, эпоха собирания-завоевания земель в Империю, над которой, без приказа Её Величества, даже Солнце не смело заходить. А кто же был этим строителем-завоевателем? Кто строил великие империи? Каково имя этого богатыря? «Вам каждый ответит, конечно, Джентльмен»! Образованный, сильный, бесстрастный. Жесткий. Очень жестокий. Порой – бесчеловечный.

  Кто же строил Российскую империю? Да, именно он, Печорин Григорий Александрович. Герой «того» времени, типичный представитель пассионария – колониалиста.

  Что же завоевывал наш герой, где отличился? Кавказ, где красотища…. «внизу не встретишь, как не тянись, за всю свою счастливую жизнь, десятой доли таких красот и чудес»! «Славное место эта долина (Койшаурская)! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею».

  А народ там какой? Максим Максимыч: «Ведь этакий народ (осетины)! И хлеб по-русски сказать не умеют, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие». Или: «Уж наши кабардинцы или чеченцы, хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки….. надоели нам эти головорезы, нынче, слава богу, смирнее; а бывало на сто шагов отойдешь за вал, уже где-то косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!». Вот такое отношение к «дикарям» (хищникам, как скажет Печорин в другом месте).

  А как жил народ местный? « Сакля была прилеплена одним боком к скале: три скользкие, мокрые ступени вели к её двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую)».

  Если волна идиотизма, называемая политкорректностью нас всё-таки накроет, то из песни слово выкинут, как пить дать, выкинут недоумки. Потому как в коренных-исконных землях тоже жили «глупые людишки», не способные к образованию и ленивые. Это о том, как русских крестьян называли русские же «барья».

  В романе много тонких замечаний-наблюдений, касающихся национальных особенностей «колонизаторов». «Один из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин; осетин вел коренную под узцы со всеми возможными предосторожностями….а наш беспечный русак даже не слез с облучка». Далее: «Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения».

  Давайте присмотримся к этому человеку «с милого севера». То, что «странен был» – уже упоминали («…в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего»). Разумеется «наслаждался бешено всеми удовольствиями, которые только можно купить за деньги». Разумеется, «скоро всё опротивело»; потом – светская жизнь с тем же итогом; любовь «вызывавшая лишь раздражение», «сердце же оставалось пусто»… Науки – надоели: «ни славы, ни счастья от них не зависят». Думал наш герой, что на Кавказе под пулями не живет скука, да ошибся. Любовь Бэлы и к Бэле – снова ошибка: «любовь дикарки немного лучше любви знатной барыни: невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой».

  «Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его доказывали крепкое сложение….пыльный бархатный сюртук его позволял разглядеть ослепительно белое бельё его, изобличавшее привычки порядочного человека». «Его походка была небрежна и ленива…он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера». Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы…благородный лоб…усы и брови его были черные – признак породы в человеке….блеск глаз – это был блеск гладкой стали, ослепительный, но холодный взгляд мог показаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокойным». Портрет «типичного» пассионария или, в определениях той эпохи – героя того времени готов. Исчерпывающе.

  Как же должен был вести себя рафинированный джентльмен? Как завоеватель, разумеется. Он – завоеватель, что бы он ни говорил о скуке и ипохондрии. Он завоевывает земли и народы, выполняя долг. Где же место пассионариям, джентльменам? Разумеется, в армии. Белая кость, голубая кровь, аристократия – элита. Это – и есть русская армия.

  Но не только земли и народы. Женщины – достойная цель любого завоевателя во все времена. Ах да, ему же наскучила женская любовь, она его раздражает! Ага. Наскучила. Бэла, контрабандистка, Мери, Вера, Настя – это скука и раздражение? Порода – вот что его интересует в первую очередь! В «Тамани»: «Тонкий стан, высокая грудь. Порода женщины видна по походке»; «…особенно нос много значит». Но почему-то подобные сравнения не только не отталкивают, напротив – именно к нему тянутся руки, взгляды и губы! Нет, он – не Дон Жуан, он – Казанова. Хотя сам-то смог разобраться кого в нем больше – первого или второго?

  Какой-то странный завоеватель наш герой: сколько «церемоний» с Бэлой – по сути с рабыней – сколько подарков для «пленницы»! Как всё это напоминает мне странный характер Российско-Советской «Империи», когда метрополия кормила в буквальном смысле свои «колонии». В отличие от блестящей Порты или империи англо-саксонской. Странная империя. Странные империалисты.

  Нет нужды специально доказывать пассионарность Печорина. Она – в каждой части романа, едва ли не в каждом эпизоде («Тамань» - ночные приключения в первую же ночь на постое; «Фаталист» - пари Вулича и захват пьяного казака в избе; «Княжна Мэри» - и дуэль, и ночные приключения в Кисловодске (не ошибаюсь?). Как же заканчивает жизнь наш герой? Точнее – мог ли он закончить её иначе, нежели в Персии или по дороге из неё? Нет, конечно же. Поразительно другое: Лермонтов не знал и тысячной доли того, что знаем в психологии мы, но как гениально точно описано, сколько предвидений можно узреть между строк!

  И самое последнее (хотя хочется так много сказать ещё о романе). Насколько современен «Герой» с его русским «колониалистом» Печориным, с его Кавказом! Без малого 200 лет назад вопроса о новой идентичности ни для русских, ни для народов Кавказа не стояло. А сейчас это более чем актуально. Скажу парадоксальную вещь: в первую очередь проблема идентичности – проблема не русских, проблема Кавказа. Народы его – с кем? За кого? Против кого? Чем они собираются заниматься? За счет чего жить? Что они могут принести в общий дом? Понимают ли, что без русских, без нашего общего дома их участь – более чем печальна? Хотя бы потому, что таких странных колонизаторов с их ресурсами, не будет никогда. И мы, русские, без наших таких непростых, но братских народов, мы станем заурядным, исчезающим этносом, живущим на периферии огромного материка. Мы перестанем быть русскими людьми. Или точнее: это будут уже другие русские, не обремененные «химерами» всеобщего братства и вселенской отзывчивости. Станем навозом для более удачливых.

  У меня есть какие-то соображения относительно «окончательного решения» национального вопроса. Но это – после «Казаков».

  16

  238