Рецензия на книгу

• 

  Аноним8 декабря 2012 г.

  „Я написал Вертера, чтобы не стать им“.
  

  Рецензия вылилась в небольшое эссе; пусть.

  В каждом произведении большой литературы можно условно выделить два пласта.

  Первый назовём пластом актуальности: когда произведение задевает нерв времени и отвечает его текущим потребностям и запросам. Описывает и захватывает дух времени, чтобы его передать.

  Таков и „Вертер“. О популярности всего несколько слов: Робеспьер носил одежду тех же цветов, что и Вертер; Наполеон перечитывал роман около семи раз и держал при себе в египетский поход. Его перепечатывают многотысячными изданиями пираты; вся Европа повально подражает Вертеру. Подобного успеха у Гёте не будет больше никогда.

  Сегодня герой книги кажется наивным, экзальтированным и крайне болезненным малым, но Гёте точно запечатлел типаж. Это реальный тип эпохи. Не стоит забывать и о социальной обстановке: Вертер талантлив, незауряден, и он сильно вырос из штанов, которые предлагает ему общество с его условностями и предрассудками.

  И потом, Гёте не зря воспринял и подал это как трагедию поколения. Так и было. И Гёте, в силу колоссального таланта, эту трагедию только усугубил.

  Второй пласт, о котором говорю, − это пласт вневременной, общечеловеческий, архетипический. Здесь ясно: то, что притягивает и заставляет читать текст не как памятник эпохи, читать спустя поколения, спустя века, спустя народы и спустя культуры. То, что отвечает проблемам и запросам человека как такового.

  Обычно этот пласт вырастает над первым. Великий художник всё актуальное, сиюминутное способен изобразить в ключе вневременного и раскрыть общечеловеческое на материале современности.

  Ближе к „Вертеру“…

  
  К „Страданиям…“. Интересно, как обрастает первый пласт вторым и как они связаны. Типаж Вертера − человек с маниакально-депрессивными расстройствами. Человек обострённо чувствующий, тонко воспринимающий. Человек сердца. В нём слишком много поэзии, которая заставляет видеть мир искажённо. Такие люди вообще не способны трезво глядеть на реальность − в силу своей природы; для трезвости необходима отстранённость и некоторая душевная сухость. И вот эта поэзия, которая обитает в Вертере, заставляет его приписывать миру и людям те качества, которые им не присущи. Поэтому он полюбил Лотту − заурядное дитя бюргерской среды; хотя будем честны: полюбил он её отражение в себе. Придуманное отражение.

  Другой вопрос, который здесь вырастает, − это как устроиться и найти себя в мире, в социальной среде таким людям. Беда в том, что изображённое общество закрепощает человека, не даёт ему развиваться, воплощать свои дарования. Личность реализуется в обществе, но Вертер не может реализоваться именно в силу своей личностности. Слабый человек, неспособный справиться с собой. А если тебе дано такое необычайное сердце вкупе с талантами − реализуй же их, друг! Выдающиеся достижения рождаются на стыке смелости и одарённости, и первого требуется зачастую не меньше. А Вертеру как раз храбрости пойти против всех, следуя своему голосу, не хватает. Он, конечно, не подчиняется, не становится таким, как все, но абсолютно замыкается на Лотте, а вернее − на своих ощущениях к ней (не забудем, что это ещё и эпоха открытия человеческого чувствования), ещё точнее − на себе самом. Таков и протест его: слабый, нелепый протест обиженного человека. Самоубийство.

  С содержанием и посланием коротко разобрались (стоит отметить, что Гёте, при всей глубине, чертовски прозрачен и прост − мысль, вьющаяся над романом, читается ясно и точно; это гениальная простота).

  Претензии есть к форме. Роман в письмах − это прелестно, особенно когда вместо нам вручают роман дневниковый с подделкой под письма. Лиричность, монологизм, психологизм, погружение (и что там ещё следует) − всё это тоже замечательно. Проблема в том, что литература после Гёте развивалась катастрофически быстро, и к двадцатому веку возникают тексты недостижимых высот. Сегодня мы испорчены литературой, которая потрясает своей формой. Поэтому „Вертер“ удивить не может − в лучшем случае, позабавить. И читается, казалось бы, как наивная сентиментальная повестушка. И, я уверен, такой бы и остался. Не будь того, о чём я говорю выше; и не будь это Гёте. А наивность языка и чрезмерную восторженность стоит принимать за чистую условность. Так и сделаем.

  18

  161