Рецензия на книгу

• 

  Аноним18 марта 2019 г.

  «Двоиться человек вечно, конечно, может, но, уж конечно, будет при этом страдать» (Ф.М.Достоевский)

  В повести явно прослеживается идея двойничества, выросшая из «Носа» Гоголя и переосмысленная в «Двойнике» Достоевским, который по праву считал именно себя её первооткрывателем и провозвестником. Справедливо полагая, что ничего нет фантастичнее действительности, Фёдор Михайлович перевёл эту интересную тему из гоголевского мистического мира в мир психологии. В свою очередь, Набоков в отношении к великому русскому писателю, видимо, тоже раздваивался: одна его часть Достоевского ненавидела, но другая – всё-таки любила.

  Двойственность человеческой природы и мучительные её противоречия порой приводят к внутреннему раздвоению личности, что и произошло с героем повести Смуровым. На мой взгляд, в «Соглядатае» представлен классический случай развития глубокого невроза после неудавшейся попытки суицида. Герой утрачивает ощущение собственной идентичности, отчуждается от себя, его отношение к собственной персоне становится безличным. «Я был теперь по отношению к самому себе посторонним». Признавая свою невротическую «черту – склонность к навязчивым идеям», он живёт будто в тумане, не понимая ни себя, ни других, ни смысла различных ситуаций. «Всё зыбко, всё от случая». Вопрос «Кто я?» остаётся без ответа. «Где тип, где подлинник, где первообраз?». «Но право же, я ношу маску, я всегда под маской…». Налицо одна из главных характеристик невроза – смещение приложения психических сил от самореализации (развития заложенного потенциала реального Я) на самоидеализацию (развитие фиктивного потенциала идеального Я). Чтобы хоть как-то собрать себя воедино, Смуров пытается свои глубинные проблемы тщательно замаскировать. Один из автоматических способов такой маскировки – соглядатайство, играющее роль невротического защитного механизма для снижения страданий. Если человек воспринимает себя как наблюдателя над самим собой, он тем самым устанавливает чувство единства и ощущение целостности, пусть даже мнимые. Стать собственным отстранённым наблюдателем – компульсивно выбранный вариант искусного отделения себя от своего невроза. Но в результате такого псевдорешения проблемы отчуждённость от своего реального Я только усиливается и образуется порочный замкнутый круг. Исследуя себя, герой получает лишь отдельные части, но не видит контекста, не ощущает причинно-следственных связей. «Ведь меня нет, - есть только тысячи зеркал, которые меня отражают. С каждым новым знакомством растёт население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то множатся. Меня же нет».

  Подобные феномены раздвоения и наблюдения за собой описываются в психоаналитической литературе, в частности – у К.Хорни. Осуществляемый таким образом процесс – это, конечно, не самопознание, ведущее к развитию и совершенствованию личности, а его прямая противоположность - построение идеализированного, ложного образа себя, то есть фактически – автоматическое сохранение и закрепление невроза. Смуров предпочитает не быть, а казаться, надевая на себя различные маски. «Что скрывать: все те люди, которых я встретил, - не живые существа, а только случайные зеркала для Смурова. … Так, всё их бытие было для меня только экраном». Подобно Нарциссу, герой пытается любоваться не собой настоящим, а своим зеркальным отражением в маскарадном костюме. Заменяя реальность иллюзией, он всё глубже погружается в самообман. Но любые иллюзии рано или поздно лопаются, как мыльные пузыри…

  «Это было неожиданно и ужасно. Чудесный мыльный пузырь, сизо-радужный, с отражением окна на глянцевитом боку, растёт, раздувается - и вдруг нет его, только немного щекочущей сырости прямо в лицо».

  «И все же я счастлив. Да, я счастлив. Я клянусь, клянусь, что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире - это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на себя, на других, - не делать никаких выводов, - просто глазеть. Клянусь, что это счастье. И пускай сам по себе я пошловат, подловат, пускай никто не знает, не ценит того замечательного, что есть во мне, - моей фантазии, моей эрудиции, моего литературного дара... Я счастлив тем, что могу глядеть на себя, ибо всякий человек занятен, - право же занятен! Мир, как ни старайся, не может меня оскорбить, я неуязвим. И какое мне дело, что она выходит за другого? У меня с нею были по ночам душераздирающие свидания, и её муж никогда не узнает этих моих снов о ней. Вот высшее достижение любви. Я счастлив, я счастлив, как мне ещё доказать, как мне крикнуть, что я счастлив, - так, чтобы вы все наконец поверили, жестокие, самодовольные...».

  В своём финальном монологе Смуров усердно и настойчиво пытается убедить, прежде всего, самого себя в том, что он счастлив. Но эти навязчивые и бессмысленные потуги вызывают лишь сочувствие и жалость к нему. Ведь один из признаков подлинного счастья – отсутствие желания что-то кому-то доказывать, а ещё - доброта и любовь к людям.

  Мне кажется, что невроз не следует романтизировать и увековечивать, его желательно признать и начать работу по освобождению из его плена. Хорошо бы двигаться от невроза в сторону роста личности, от идеального, ложного образа себя – к своему реальному, истинному Я. В наше время после несостоявшегося самоубийства человека принято отправлять к психиатру. Набоковский герой, безусловно, тоже нуждался в профессиональной помощи (как минимум – психолога), так как справиться с подобными проблемами самостоятельно крайне затруднительно.

  68

  2,2K