Рецензия на книгу

• 

  Аноним7 декабря 2018 г.

  «Я только теперь ухватился
  За осознания нить -
  Мы клятву давали “Помнить”,
  А в мыслях держали “Забыть”...»
  (Сайго Хоши).

  Даже и не объяснив себе до конца, зачем мне это читать, я как-то спонтанно погрузилась в далекие от меня, да еще военные реалии полувековой давности. Книга для дебюта оказалась неплохо написанной – со своей внутренней философией, с саркастичным юмором, глубинными течениями сложных эмоций и по-европейски отточенным языком. Думаю, мое общее впечатление от нее было достигнуто не только благодаря авторскому писательскому дарованию, но и благодаря интеллигентному переводу Владимира Бабкова. И даже аннотация к книге была адекватна, что сегодня уже почти редкость.

  Начав читать, я спросила себя, а что я, собственно, знаю о Вьетнаме? Практически ничего, вероятно, даже меньше среднестатистического человека. Конечно, я смотрела «Индокитай» с Катрин Денёв и наблюдала за вьетнамцами в студенческих аудиториях, а пару лет назад коллеги, побывавшие во Вьетнаме туристами, захлебываясь от восторга, уговаривали меня поехать туда вместе в следующий отпуск. Я умею готовить традиционный вьетнамский суп фо. Пару раз я пробовала весьма своеобразные вьетнамские сладости, внутри которых прятался вареный яичный желток. Ещё мне приходилось бывать в легендарном, тогда ещё ленинградском, кафе «Сайгон», правда, уже на самом закате его существования. Мне известны симптомы вьетнамского синдрома. Я знаю про напалм. Где-то в недрах родительской квартиры прячутся лампа из огромной конической раковины с профилем Хо Ши Мина и изящная картина-маркетри из ракушек и древесины, а на даче у нас долго жила подаренная кем-то отцу коническая шляпа из пальмовых листьев. Вот, собственно, и все, чем представлен в моем сознании Вьетнам. Не густо. Наверное, поэтому «Сочувствующий» поначалу взорвал мое благостное незнание, болезненно и неоднозначно продвинув меня к осознанию некоторых реалий.

  Своеобразная книга-исповедь, книга-рефлексия, «Сочувствующий» написан американцем вьетнамского происхождения от имени вьетнамца-маргинала, в равной степени чужого среди своих (вьетнамцев) и среди чужих (американцев и даже проамерикански настроенных вьетнамцев), так и не нашедшего своей собственной позиции в событийной реальности вьетнамской войны. Будучи плодом связи вьетнамки-прислуги и католического священника, военным и двойным агентом, сочувствуя коммунистическому движению, принимая ценности американского мира, подчеркивая свою образованность и рефлексивность, он, как тростник на ветру, всю жизнь оказывался во власти противоречивых внутренних интенций, заставляющих его совершать как мелкие уклонения от социальных правил обеих культур, так и откровенные преступления (убийства журналиста и майора, пассивное участие в издевательствах над «шпионкой»), не оправдываемые ни в одной из них. Наличие как бы двух сознаний, конфликтующих друг с другом, попытки усидеть на стульях двух культур и разных политических идеологий оборачиваются для него в конце концов личной трагедией, преодолеть которую он с большим трудом пытается лишь на последних страницах (и не очень понятно, зачем).

  Маргинальность сквозит во всем тексте: герой сочувствует коммунистам, но интендантствует в проамериканской властной военной верхушке; успевает со своим генералом сбежать в Америку, но оттуда шлет шифровки с доносами на их реваншистские намерения; ссорится с Творцом по поводу культурного образа вьетнамца, но занимает пассивную позицию на съёмках его фильма «Деревушка» на Филиппинах. Более того, как всякий маргинал, он в чужой культуре пытается стать американистей американца, а в своей – подчеркнуть свои вьетнамские корни (последнее все же не очень удается, если отследить высказывания героя о жителях своей страны).

  Книга весьма физиологична, она буквально напитана жарой, потом, телесными запахами, зловонием разлагающейся идеологии, алкоголем, испарениями нищеты и разрухи. Кроме того, в ней ощущается какая-то жалкая маскулинность, не вызывающая ничего, кроме брезгливого сочувствия. И даже мушкетерская дружба трех мужчин, ностальгия по матери, почти эдипальная ненависть к так и не признавшему его официально отцу и любовные истории героя принимают извращенную форму, вызывая чувство гадливости. По сути, герой ни в чем не находит средства для упорядочивания и успокоения своего хаотичного внутреннего мира, над которым стабильно возвышается только островок его больного Эго. Конец романа, посвященный почти мазохистскому и одновременно метафизическому многостраничному описанию пыток, совершаемых другом героя и апеллирующих к метафоре возрождения через смерть и боль, смазал мое начальное позитивное впечатление напрочь. Так что начав читать с энтузиазмом, к концу я пришла к выводу, что лучше бы я этого не читала.

  Эту книгу трудно оценить однозначно. А может, я не ее целевая аудитория, и потому у меня нет внутреннего механизма ее оценки. Могу выразить только эмоциональное отношение к тексту, но и его не получается собрать в единое целое - выходит что-то на грани ужаса, отторжения и жалости. На всем протяжении чтения меня не оставляло впечатление, что эта покаянная и окаянная история адресована не мне, да и вообще не миллионам читателей по всему миру, а, скорее, послевоенному поколению этнических вьетнамцев, является своеобразным приношением-оправданием автора стране, где он родился, но на чье благо не служит. Но уж им-то она точно ни к чему.

  25

  1,9K