Время жить и время умирать

Гребер видел под окном горестное лицо бегущей женщины. Она бежала изо всех сил, чтобы еще хоть десять секунд видеть своего Генриха. А потом сам – неожиданно – заметил Элизабет. Она стояла за станционным сараем. Из вагона ее до сих пор не было видно. Лишь секунду он сомневался, потом отчетливо разглядел ее лицо. Настолько растерянное, что казалось безжизненным.

О фронтовом времени нельзя говорить ни слова. Ни слова о позициях, населенных пунктах, армейских частях, передвижениях войск и местах дислокации. Повсюду подстерегают шпионы. Поэтому главное – молчать. Болтуна ждет суровое наказание.

– Теперь у нас есть все, – сказала Элизабет. – Луна, сад, и мы сыты, а впереди еще целый вечер. Так хорошо, что почти нестерпимо.
– Вот так люди жили раньше. И не видели в этом ничего особенного.

Они смотрели друг на друга. Оба чувствовали одно и то же. Стояли на пустой площади, смотрели друг на друга, и каждый чувствовал, как страдает другой. Обоим казалось, их шатает бурей, но оба не шевелились.

Гребень не понимал, зачем это вообще делают. Сочетание бесчеловечности и бюрократизма, который делал бесчеловечность ещё бесчеловечнее.

Вероятно, всяк для кого-то человек добрый. А для кого-то – совсем наоборот.

– Ага, бомбежечный кофе, или руинный. Так его прозвали. Льготная добавка, которую выдают после тяжелых воздушных налетов. Иногда выдают сахар, или шоколад, или сигареты.
– Как на фронте. Там перед наступлением выдают шнапс или табак. Смешно вообще-то, да? Двести граммов кофе за час смертельного страха.

Бывают коменданты концлагерей с чувством юмора, бывают эсэсовцы, которые между собой добродушны и ведут себя по-товарищески. Бывают и попутчики, которые всегда цепляются лишь за так называемое хорошее, а ужасное не замечают или объявляют временным и суровой необходимостью. Это люди с гибкой совестью

Иной раз кусок жизни оказывается чертовски коротким, а? Потом начинается другой, о котором ничегошеньки не знаешь.

Это не оправдание. Да и проблемы не разрешились оттого, что я здесь. Тогда мы внушали себе, что не хотим бросать отечество на произвол судьбы, когда оно воюет, и не имеет значения, что случилось, кто виноват и кто начал эту войну. Отговорка, конечно. Такая же, как и прежняя, что мы-де участвуем, только бы предотвратить худшее. Ведь и это была отговорка. Перед самими собой. И больше ничего!