Вечер у Клэр; Ночные дороги

Его философия отличалась отсутствием иллюзий: личная участь неважна, мы всегда носим с собой нашу смерть, то есть прекращение привычного ритма, чаще всего мгновенное; каждый день рождаются десятки одних миров и умирают десятки других, и мы проходим через эти незримые космические катастрофы, ошибочно полагая, что тот небольшой кусочек пространства, который мы видим, есть какое-то воспроизведение мира вообще.

В Европе есть только одна страна, где можно понять по-настоящему, что такое пространство, это Россия.

— Если погибли индюк и свинья, не выдержав этого поворота колеса истории, то нам уж и подавно… Нам только ехать да ехать…

Это было очень хорошо написано, особенно замечательны были упругий и безошибочный ритм повествования и своеобразная манера видеть вещи не так, как их видят другие.

— Как ты думаешь, — спросил я, — наш подполковник христианин?

— Конечно, — сказал он быстро и испуганно.

— А какое он имеет право меня наказывать почти каждый день?

— Потому что ты плохо себя ведешь.

— А как же в Евангелии сказано: не судите, да не судимы будете?!

— Не судимы будете, это страдательный залог, — прошептал про себя Успенский, точно проверяя свои знания. — Это не про кадет сказано.

Моя внутренняя жизнь начинала существовать вопреки непосредственным событиям; и все изменения, происходившие в ней, совершались в темноте и вне какой бы то ни было зависимости от моих отметок по поведению, от гимназических наказаний и неудач. То время, когда я был всецело погружен в себя, ушло и побледнело и только изредка возвращалось ко мне, как припадки утихающей, но неизлечимой болезни.

Клэр находилась в том возрасте, когда все способности девушки, все усилия её кокетливости, каждое её движение и всякая мысль суть бессознательные проявления необходимости физического любовного чувства, нередко почти безличного и превращающегося из развязки взаимных отношения в нечто другое, что ускользает от нашего понимания и начинает вести самостоятельную жизнь, как растение, которое незримо находится в комнате и наполняет воздух томительным и непреодолимым запахом.

— Мне всегда казалось, что жизнь чем-то похожа на путешествие в поезде, — эта медлительность личного существования, заключённая в стремительном внешнем движении, эта кажущаяся безопасность, эта иллюзия продолжительности. И потом, в одну неожиданную секунду, — рухнувший мост или развинченная рельса и то самое прекращение ритма, которое мы называем смертью.