Frühlings Erwachen

Мориц: А ты, Мельхиор, не думал о том, каким собственно способом и мы затесались в эту толчею?
Мельхиор: Как, ты еще этого не знаешь, Мориц?
Мориц: Откуда мне знать? - Я вижу, что куры кладут яйца, я слышу, что будто бы моя мать носила меня под сердцем, но разве этого достаточно? Я вспоминаю, что уже пятилетним ребенком смущался, когда кто-нибудь открывал декольтированную червонную даму. Это чувство исчезло. И все-таки теперь я не могу говорить ни с одной девочкой, не думая при этом о чем-то отвратительном и, клянусь тебе, Мельхиор, не знаю о чем.

Вендла: Что ты хотел спросить у меня, Мельхиор?
Мельхиор: Я слыхал, что ты, Вендла, часто ходишь к бедным. Приносишь им еду, платье и деньги. Ты это делаешь по своему собственному желанию, или тебя мать посылает?
Вендла: По большей части меня посылает мать. Это бедные семьи поденщиков, с кучею детей. Часто отец без работы и они мерзнут и голодают. У нас в шкафах и комодах лежит немало такого, что уже больше не нужно. - А почему ты об этом заговорил?
Мельхиор: Ты идешь охотно или неохотно, когда твоя мать посылает тебя куда-нибудь?
Вендла: О, еще бы! Мне это страх как нравится! - Как это ты так спрашиваешь?
Мельхиор: А дети-замарашки, женщины больные, в квартирах такая грязь, мужчины тебя ненавидят за то, что ты не работаешь.
Вендла: Это не так, Мельхиор! А если и так, ну и пусть, и тем лучше!
Мельхиор: Как тем лучше, Вендла?
Вендла: Для меня тем лучше. Мне было бы еще больше радости, если бы я могла таким помочь.
Мельхиор: Значит, ты ходишь к бедным людям для собственного удовольствия.
Вендла: Я хожу к ним потому, что они бедные.
Мельхиор: А не будь в этом для тебя никакой радости, ты бы и не стала ходить?
Вендла: Что ж мне делать, если меня это радует!
Мельхиор: Да еще за это же ты и в рай попадешь! - Значит, верно все, что уже целый месяц не дает мне покоя! - Виноват ли скряга, если ему нет радости в том, чтобы ходить к больным и грязным детям!
Вендла: О, тебя-то, наверное, это очень радовало бы.
Мельхиор: И за это ему суждена вечная смерть! - Я напишу об этом сочинение и подам его пастору Кальбауху. Это из-за него. Что он нам мелет о блаженстве жертвы! Если он не сумеет мне ответить, не пойду больше на катехизис и конфирмироваться не стану.
Вендла: Ты хочешь огорчать твоих милых родителей. Конфирмироваться, - от этого голова не отвалится. Если бы только не наши ужасные белые платья и не ваши длинные панталоны, то это могло бы даже растрогать.
Мельхиор: Нет самопожертвований! Нет самоотречения! - Я вижу, как добрых радует их доброе сердце, я вижу, как злые трепещут и стонут. Я вижу тебя, Вендла Бергман, - твои кудри вьются и смеются, а мне грустно, как изгнаннику. - О чем ты мечтала, Вендла, когда лежала у Золотого ручья в траве?
Вендла: Глупости! Вздор!
Мельхиор: Грезила с открытыми глазами?
Вендла: Я мечтала, что я - бедная, бедная нищенка, рано утром, в пять часов меня погнали на улицу, мне пришлось целый день на ветру и под дождем просить милостыни у жестокосердных, грубых людей. И пришла вечером домой дрожа от холода и голода, и не было у меня столько денег, сколько требовал мой отец, - и меня били, били.
Мельхиор: Я это знаю, Вендла. Это из нелепых детский рассказов. Поверь мне, таких жестоких людей уже нет.
Вендла: О, Мельхиор! - Ты ошибаешься. - Марту Бессель бьют что ни вечер, так, что на другой день видны рубцы. О, что ей приходится выносить! Мочи нет слушать, когда она рассказывает! Страшно жалко, - я часто плачу о ней по ночам.