A Spy in the House of Love

— Ты ведь знаешь, что я всегда хотела смывать плесень, которую образует жизнь, если ей это позволить.

— Зачем?

— Я хочу пересекать границы, уничтожить все удостоверения личности, всё, что привязывает нас к одной плесени, к одному месту без надежды на изменение.

— Это противоположность того, что обычно хочется всем, не так ли?

— Да, я привыкла говорить, что у меня проблемы с жильем: они заключались в том, что я не хотела иметь дом. Я хотела лодку, трейлер, что-нибудь, что находится в свободном движении. Я чувствую себя наиболее безопасно, когда никто не знает, где я, когда я, например, нахожусь в гостиничной комнате, с двери которой стерт номер.

Впервые, идя этим мрачным ранним утром по нью-йоркским улицам, с которых еще не убрали окурки и пустые бутылки из-под ликеров, она поняла картину Дюшама «Нагая, спускающаяся по лестнице». Восемь

или десять контуров одной и той же женщины, изображающих множественность женской личности, аккуратно разделенных на множество пластов, в унисон спускающихся по лестнице.

Если она пойдет сейчас к Алану, то будет похоже на отделение одного из этих абрисов женщины и понуждение его идти отдельно от остальных, однако выделение из унисона обнаружит, что это не более чем контур женщины, рисунок фигуры, каким ее видят глаза, лишенный содержания, которое испарилось через промежутки между слоями личности. Женщина действительно разъемная, состоящая из бессчетного количества силуэтов. Она видела, как эта видимая форма Сабины покидает ту, доведенную до отчаяния и одинокую, которая бредет по улицам в поисках горячего кофе, которую Алан встретит как прозрачно-невинную девочку, которую он взял в жены десять лет назад и поклялся нежно любить, что и делал, да только нежно любить он продолжал ту же девочку, на которой женился, первую ипостась Сабины, первый образ, попавший к нему в руки, первое измерение этого сложного комплекса и расчлененных серий Сабин, которые родились позже и дать которые ему она была не в состоянии. Каждый год, подобно дереву, выпускающему новую поросль, она могла сказать:

— Алан, вот новая версия Сабины, добавь ее к остальным, смешай хорошенько, прижимай к ним, когда будешь обнимать ее, держи их в руках всех сразу, а иначе, будучи самостоятельным, каждый образ заживет своей собственной жизнью, и уже не одна, а шесть, семь, восемь Сабин будут идти в унисон, благодаря огромным усилиям синтеза, иногда отдельно, одна последует за низким грохотом барабанов в леса черных волос и роскошных губ, другая отправится в Вену-какой-она-была-до-войны, третья будет лежать рядом с сумасшедшим юношей, а еще одна — открывать материнские объятия навстречу дрожащему от страха Доналду. Было ли преступлением пытаться выдать каждую из Сабин замуж за отдельного супруга, подбирать каждой по очереди отличную жизнь?

Она до подбородка накрылась простыней и лежала молча.

Когда он был готов, прежде чем подобрать туфли, он наклонился над ней и голосом нежного юноши, разыгрывавшего из себя отца, сказал:

— Хочешь, я перед уходом укрою тебя одеялом?

— Да, да, — ответила Сабина,и горе ее отступило. — Да, — сказала она с благодарностью не за покровительственный жест, но потому что если бы с его точки зрения она была плохой, он б не укрыл ее одеялом. Плохих женщин одеялом не укрывают. И этот жест, конечно, означал то, что он, вероятно, снова с ней встретится