Возвращение Будды

И я подумал, что он жил годами все в одном и том же своем маленьком городке, составлял нотариальные акты – все одни и те же: «в конторе нотариуса…», «с законной подписью…», «тысяча девятьсот…» – и тайком от семьи и близких знакомых лелеял убогую и наивную иллюзию, что он, в сущности, блестящий кутила и любитель женщин, и вот ради этой иллюзии, которая придавала всей его жизни тайный смысл, он уезжал в Париж, «по делам», и здесь уже не мог ни в чем отступить от того поведения, которое было бы характерно именно для этого, нигде, кроме его бедного воображения, не существующего, кутилы и развратника. А за это он платил такой дорогой ценой.

Никакая прочитанная книга, никакой результат длительного изучения не могли бы обладать такой ужасной убедительностью, как этот жалобный, умирающий в солнечном и юном великолепии отклик давно умолкнувшей и исчезнувшей эпохи. И мое воображение рисовало мне картины, относящиеся к молодости этой женщины, создало вокруг нее целый мир, неверный, расплывчатый, но бесконечно очаровательный и от которого теперь не осталось ничего, кроме этой наивной мелодии, похожей на тихую музыку из могилы, на кладбище, в летний день, в тишине, прерываемой только звенящим жужжанием насекомых.

Равнодушно поглядев на меня, он сказал, что они, то есть те, в чьих руках находится командование антиправительственными войсками, не знают законов социальных отношений. - Там, - сказал он, оживляясь, - там вся северная голодная Россия. Там, брат, идет мужик. Знаешь ли ты, что Россия крестьянская страна, или тебя не учили этому в твоей истории? - Знаю, - ответил я. Тогда Виталий продолжал. - Россия, - говорил он, - вступает в полосу крестьянского этапа истории, сила в мужике, а мужик служит в красной армии. - У белых, по презрительному замечанию Виталия, не было даже военного романтизма, который мог бы показаться привлекательным; белая армия - это армия мещанская и полуинтеллигентская. - В ней служат кокаинисты, сумасшедшие, кавалерийские офицеры, жеманные, как кокотки, резко говорил Виталий, - неудачные карьеристы и фельдфебели в генеральских чинах.

<...> я думаю, что, когда я буду умирать, - если я буду в сознании, - я вряд ли узнаю что-нибудь новое, и уже
теперь, мне кажется, я мог бы описать свою смерть - этот постепенно
стихающий шум жизни, это медленное исчезновение цветов, красок, запахов и
представлений, это холодное и неумолимое отчуждение всего, что я любил и
чего больше не люблю и не знаю. И оттого, что это состояние было мне так
знакомо, происходили, надо полагать, все вещи, которые были противоречивы,
но одинаково характерны для моей жизни: сравнительное равнодушие к
собственной судьбе, отсутствие зависти и честолюбивых стремлений и, наряду с
этим, - бурное, чувственное существование и глубокая печаль потому, что
каждое чувство неповторимо и возвратное его, столь же могучее, казалось бы,
движение, находит меня уже иным и иначе действует, чем это было год или
десять лет, или десять дней, или десять часов тому назад.
Иногда, после такого очередного припадка, я впадал в почти мертвенное
душевное состояние, и тогда я нередко сутками лежал у себя в комнате, не
выходя из нее, ничего не видя и ничем не интересуясь; потом я погружался в
глубокий, каменный сон, и проснувшись, снова начинал жить, как раньше.