Сигизмунд Кржижановский
4,7
(27)
Ваша оценкаТворческое наследие Сигизмунда Кржижановского (1887–1950), замечательного писателя, драматурга, философа, историка и теоретика театра, еще до недавнего времени оставалось неизвестным широкому читателю. Он жил в Москве, преподавал в студии Камерного театра, служил в издательстве «Советская энциклопедия», писал научные статьи, сценарии рекламных роликов, а также оперные либретто и киносценарии (правда, в титрах его фамилию не указывали), переводил, даже был принят в Союз писателей, но его художест...
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,3
4 оценки
- 550%
- 425%
- 325%
- 20%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 5Хотят прочитать 33
Рецензии
Аноним11 января 2012 г.Читать далееВольный перевод для неговорящих по-английски:
It is now clear that Krzhizhanovsky is one of the greatest Russian writers of the last century.
—Robert Chandler, The Financial Times(Теперь понятно, что Кржижановский — один из величайших русских писателей последнего столетия).
Krzhizhanovsky wanted to perform imaginary experiments with the nature of time and space. Outside, in the streets, the Communist state was busy performing such experiments for real. In response, Krzhizhanovsky’s prose has a recklessly unstable tone in which delighted examination of impossible worlds can slip into ferocious political sarcasm… . It is a method for investigating how much unreality reality can bear.
—Adam Thirlwell, The New York Review of Books(Кржижановский хотел провести воображаемые эксперименты с природой времени и космоса. Снаружи, на улицах, коммунисты проводили такие эксперименты в реальности. На это проза Кржижановского отвечает безрассудно непостоянной манерой повествования, в которой восхитительный процесс изучения невозможных слов может перетечь в беспощадный политический сарказм... Это метод постижения того, насколько много нереального сможет выдержать реальность).
А пока The Financial Times и The New York Review of Books пишут все эти громкие и загадочные слова, мы в России так и не знаем как следует «одного из величайших русских писателей» и даже усиленная пропаганда ЛайвЛиба, флэшмобов и просто хороших рецензий не может изменить того факта, что печатается он досадно мало, в библиотеках и книжных особенно не светится и даже во всемогущем Интернете его возможно добыть, в основном, у букинистов и «по кускам».
Между тем Кржижановский действительно завораживающе талантлив, и «выстрелить» в своё время ему помешала только суровая реальность жизни. Ну, не печатали советские издатели притчи и философские фантасмагории. Даже после того, как приняли Кржижановского в Союз писателей. И удивительное дело выходит: вживую его новеллы и рассказы собирают залы, люди рукоплещут явному таланту, а печататься более-менее связно он сможет только через четыре десятка лет после смерти, затерявшись в потоке хлынувшей хорошей литературы.
Подогнать «Клуб убийц букв» под какой-либо определённый жанр невозможно. Магический реализм, постмодернизм, интеллектуализм, экспрессионизм (даже имажинизм, если верить определению самого автора) — много-много -измов, которые все вместе образуют бурный и плотный экспериментальный текст, настолько насыщенный всем и сразу, что обычные интертекстуально богатые романы с завистью плачут в тёмном уголке.
Коротко о сюжетной канве: существует некий тайный клуб, куда рассказчика опять же в качестве эксперимента приводит его знакомый, который там состоит. Эти полубезумные гении настолько уверовали в свой локальный вариант Логоса, что лёгким движением руки приравнивают искусство создания историй к настоящей нелёгкой работе демиурга. И именно это обожествление Логоса, Разума, Идеи (и ещё чего-нибудь пафосного с большой буквы) заставляет их прятаться за сюром и бессмыслицей, брать себе в прозвища ничего не значащие слоги, а главное — ничего не поверять бумаге, рассказывать истории «неокончательно», вслух, чтобы в любой момент повернуть всё с ног на голову, заставить сюжет истории укусить себя за собственный же хвост или подставить мягкое брюшко для препарирования. Каждая из историй, рассказанных в клубе, сама по себе является маленьким шедевром, состоящим из множества философских, социальных и общечеловеческих проблем. И все они потрясающе разные: притчи, антиутопии и фантастика, средневековый антураж и классические пьесы Шекспира, ух. Впрочем, все они находятся во власти своих странноимённых хозяев, которые изменяют не только их, но и себя. Конец всей этой истории открыт и неоднозначен, думается мне, что каждый должен сам приструнить неподатливый Логос и домыслить возможное окончание или отсутствие окончания всего действия вокруг «Клуба Убийц Букв».
Мощно, смело, потрясающе.1341,7K
Аноним4 февраля 2021 г.Ах, если бы
Читать далееЕсли бы мой внутренний филолог когда-нибудь ходил в университет и изучал литературные течения двадцатого века, их предтечи и тайные смыслы, то сейчас бы вы прочитали о том, какая тонкая прелестная форма у повести. Новеллы автора изящны, как шахматные этюды, а слова льются и стучат огранёнными алмазами, перебираемые жадными читательскими пальцами. Радужный клин инаковости разделил бы мою читательскую жизнь на до и после прочтения, а языковая игра писателя подчёркивала бы неординарность его самовыражения. Понимание, что Кржижановский - это русский Борхес накрыло бы меня с головой, а центральная антиутопическая новелла была бы воспринята как предвосхищение Оруэлла и Хаксли. Сказочный, комический и умный анализ-коллаж творческих завалов и бремени влияния времени, а также чрезвычайно щедрый на идеи сборник на 130 листов, который удобно уляжется в кармане вашего пальто - вот, что это такое.
Если бы я любил пьесы в целом и Шекспира в частности, то задолго до Стоппарда восторгался бы хитрому оммажу. Двойственность актёра показана через двух персонажей - Гильдена и Штерна, который не смог выпустить свою великую роль в жизнь, а потому она забрала её лично, обокрав беднягу. Превращая таким образом пьесу в исследование роли в жизни людей. Чтобы не быть голословным, я бы привёл цитату, из которой можно вычленить бессмертные слова Гамлета:
Лучше быть тупым и ржавым клинком, чем драгоценными ножнами; и вообще, лучше хоть как-нибудь быть, чем великолепно не быть...Вообще, последние слова Гамлета: "Остальное - молчание", - можно было бы рассмотреть как основную мысль о природе любого творчества в целом. Не зря же читатели пришли в клуб убийц букв. Всегда что-то останется недосказанным, и это самое имеет шанс стать лучшим, уж Гамлет-то не соврёт, но не я.
Если бы я был богословом и хорошо разбирался в Евангелие, то уловил бы множество отсылок к нему и попыток осмысления от Кржижановского. Я как голубь Ноя летал бы и кричал: "Земля", когда узнал, что собрание клуба происходят по субботам, то есть по дням, когда Иисус был мёртв. Обсуждения судеб художников и мысли о сути творчества через отказ выражать всё на бумаге происходят исключительно в дни между смертью и воскресением. Значит ли это, что члены клуба на пути к возрождению? О, я бы обратился ко второй новелле - Ослином празднике, проходившем в вербную субботу, напоминавшего об осле, на котором Иисус въезжал в Иерусалим. Переосмысляя сюжет, автор подчёркивает неизбежность падения, говоря о том, что всё произрастает из грязи и навоза (прям сны Веры Палны вспомнились от Чернышевского, чур меня). Если бы я был жестоким, то сказал бы, что таким образом все члены клуба, принимая обет безбуквия, бунтуют против заведенного порядка вещей и должны выбрать, писатели ли они или хотят просто красиво хлопнуть на прощание крышкой чернильницы.
Если бы я стал психологом - сыном маминой подруги, то увидел бы за всеми этими строками беспросветое одиночество творческого человека, обречённого застыть в гипсовой форме в виде эллинской статуи. Тогда как он чувствовал себя жидкостью, могущей принимать и заполнять любые формы. Сознательный отказ от букв и бумаги для писателя может означать лишь одно - смерть. Но такова рационализация автора - противоречие между сущностью и кажущимся, если во всём виновата бумага и дурацкие буквы, значит нужно молчать и выражать всё иначе. Это не сатира, а сарказм, скрывающий неприятие мира и своего окружения. Если помнить о годах написания, то заметно игнорирование любых намёков на ситуацию в стране и политику, всё это за скобками - не видеть, не прикасаться, быть аполитичным. Если бы я хорошо помнил Пелевина, то сказал бы, что Кржижановский хохотал под землёй. Но свобода не бывает тайной, и способ выживать в молчании, ощущая себя среди козлов и баранов, не доводит до добра.
Если бы я был TibetanFox , то единственной книгой в библиотеке Gauty , удостоенной доставания из шкафа и одобрительного похмыкивания, был бы второй том собрания сочинений Кржижановского, начинающийся с "Клуба". Если бы я был Clickosoftsky , то потрясал бы своим языковым копьём как стилетом и бил бы прямо в сердце. Если бы я был Chagrin , то видел бы язык автора вне страны и вне времени. Но я Gauty , вижу в начале книги красивую метафору об утопающем, оставляющим след из пузырьков на поверхности и чувствую, что автор застрял на берегах Стикса, умоляя Харона переправиться на другую сторону. Он утопленник, осмысленные творения которого, несут идеи вверх, как кислород, заставляя их всплывать на поверхность литературного мира. Он сложен и философичен, с чудесной формой подачи, но с мозголомной сутью через сплав богословия, философии, психологии и тысяч идей, бурливших в его голове.
1031,9K
Аноним18 сентября 2011 г.Читать далее«Непонятный пришелец был праздником…»
Сигизмунд Кржижановский «Клуб убийц букв»
Да будет позволено мне сравнить звучание этой странной и колдовской книги с «Оперой богатых» Сергея Курёхина (любезный читатель, быть может, знаком с нею по музыке к фильму «Господин оформитель» — фильму, смею заметить, столь же мрачному, загадочному, двусмысленному, тягучему, страшноватому): гипнотические переливы сопрано, забирающиеся на немыслимую высоту, достигающие той степени совершенства, когда трудно поверить, что это человеческий голос, сменяются вдруг лязгающей машинерией, бешеным и бесчеловечным ритмом своим побуждающей одновременно и вскочить с места, схватиться за голову, бежать куда-то — и оставаться на месте, вдавившись в кресло, вцепившись в подлокотники, в покорном и жутком оцепенении…Кржижановский потрясает. Удивительный язык этой книги — как чёрное кружево, как гравировка по серебру, как безошибочный удар стилетом — прямо в сердце. Опыт читателя, словно груда сухих листьев, взвивается огненным вихрем ассоциаций от искры, брошенной писателем: кажется, что Александр Грин и Илья Эренбург, Том Стоппард и Эдгар По, Теофиль Готье и Джулиан Барнс, Боккаччо и Честертон, схватившись за руки, несутся в безумном хороводе, достойном кисти Матисса, и только Александр Беляев, не в силах присоединиться к нему, отвечает слабой улыбкой на полный недоумения и горечи взгляд Уэллса…
«Природа не терпит пустоты», а творческое воображение — пустоты книжных полок. Всего на нескольких десятках страниц Сигизмунд Кржижановский успел рассказать нам дюжину историй, жанр которых возможно определить лишь заглавием одной из книг Веры Фёдоровны Пановой: «Конспект романа». Менее щедрый (и более ушлый, заметим в скобках) писатель с лёгкостью наваял бы из этих сюжетов несколько толстенных томов…
Вы знаете, коллеги-рецензенты, а я не хочу читать другие книги Кржижановского: пусть эта останется для меня единственной — алмазом на чёрном бархате воображаемой коллекции.
Спасибо огромное Apsny за рецензию, из которой я узнала о самом существовании этой книги, и extranjero , предложившему «Клуб убийц букв» для чтения и обсуждения в «Избе-читальне».90837
Цитаты
Аноним17 августа 2011 г.Если на библиотечной полке одной книгой стало больше - это оттого, что в жизни одним человеком стало меньше
33369
Подборки с этой книгой
Место на книжной полке
- 264 книги
Книги из семейной библиотеки, собранные лично мной
- 3 743 книги
Старик Хоттабыч или Книги которые нужно осилить до конца жизни
- 4 945 книг
Мои "потерянные"
- 35 книг
Словарный запас автора - невероятно высокий
- 884 книги
Другие издания
