Чума

Закончив фразу, Тарру переступил с ноги на ногу и негромко постукал подметкой о поя террасы. Наступило молчание, затем доктор выпрямился на стуле и спросил Тарру, имеет ли он представление, какой надо выбрать путь, чтобы прийти к миру,

— Да, имею – сочувствие.

Даже самые лучшие не способны нынче воздержаться от убийства своими или чужими руками, потому что такова логика их жизни, и в этом мире мы не можем сделать ни одного жеста, не рискуя принести смерть.

Тарру

Легче разрушать, чем создавать.

Если священнослужитель обращается за помощью к врачу, тут явное противоречие.

Нет ничего менее эффектного, чем картина бедствия, и самые великие беды монотонны именно в силу своей протяженности. В памяти тех, кто пережил страшные дни чумы, они остались не в образе грозного и беспощадного пожара, а скорее уж как нескончаемое топтание на месте, все подминающее под себя.

Нетерпеливо подгонявшие настоящее, враждебно косящиеся на прошлое, лишенные будущего, мы были подобны тем, кого людское правосудие или людская злоба держат за решеткой.

А что такое, в сущности, чума? Тоже жизнь, вот и все.

— Похоже, что человек способен на все, – заметил Тарру.
— Нет-нет, он не способен долго страдать или долго быть счастливым. Значит, он не способен ни на что дельное.

— Да, – подтвердил Тарру, – понимаю. Но любые ваши победы всегда были и будут только преходящими, вот в чем дело.
Риэ помрачнел.
— Знаю, так всегда будет. Но это еще не довод, чтобы бросать борьбу.
— Верно, не довод. Но представляю себе, что же в таком случае для вас эта чума.
— Да, – сказал Риэ. – Нескончаемое поражение.

Среди всеобщего отчаяния их хранил эгоизм любви, и, если они вспоминали о чуме, то всегда лишь в той мере, в какой она угрожала превратить их временную разлуку в вечную.