Сестры Бронте: Джейн Эйр. Грозовой перевал. Незнакомка из Уайлдфелл-Холла (комплект из 3 книг)

— Зилла, не попросите ли вы, чтоб она нам почитала вслух? Мне обрыдло ничего не делать, и я так люблю… я так охотно послушал бы ее. Не говорите, что я прошу, попросите как будто для себя.
— Мистер Гэртон просит вас почитать нам вслух, мадам, — сказала я без обиняков. — Он это примет как любезность: почтет себя очень обязанным.
Она нахмурилась и, подняв голову, ответила:
— Мистер Гэртон и все вы очень меня одолжите, если поймете, что я отвергаю всякую любезность, которую вы лицемерно предлагаете мне! Я вас презираю и ни о чем не хочу говорить ни с кем из вас! Когда я готова была жизнь отдать за одно доброе слово, за то, чтоб увидеть хоть одно человеческое лицо, вы все устранились. Но я не собираюсь жаловаться вам! Меня пригнал сюда холод, а не желание повеселить вас или развлечься вашим обществом.
— Что я мог сделать? — начал Эрншо. — Как можно меня винить?
— О, вы исключение, — ответила миссис Хитклиф, — вашего участия я никогда не искала.

— Я часто молился, — заговорил он как бы сам с собой, — чтобы скорее наступило то, чего уже недолго ждать; а теперь я отшатываюсь, я страшусь. Мне думалось, память о часе, когда я шел женихом вниз по той ложбине, будет менее сладка, чем предвкушение, что скоро, через несколько месяцев, а быть может и недель, меня отнесут туда и положат в ее нелюдимой тиши! Эллен, я был очень счастлив с моей маленькой Кэти: в зимние ночи и летние дни она росла подле меня живой надеждой. Но я был столь же счастлив, когда предавался своим мыслям один среди этих камней у этой старой церковки; когда лежал летними длинными вечерами на зеленом могильном холме ее матери и желал… и томился по той поре, когда и мне можно будет лежать под ним. Что могу я сделать для Кэти? И как мне покинуть ее? Я бы нисколько не думал о том, что Линтон — сын Хитклифа, ни о том, что он отнимает ее у меня — если бы только он мог утешить ее, когда меня не станет! Я бы не печалился о том, что Хитклиф достиг своих целей и торжествует, похитив у меня мою последнюю радость! Но если Линтон окажется недостойным, если он — только орудие в руках отца, — я не могу оставить Кэти на него! И как это ни жестоко — сокрушать ее пылкое сердце, я должен сурово стоять на своем и видеть ее печальной, пока я живу, и, умирая, покинуть ее одинокой. Моя дорогая девочка! Лучше бы мне вверить ее богу и похоронить ее раньше, чем я сам сойду в могилу!

— Эти события происходили прошлой зимою, сэр, — сказала миссис Дин, — год назад, не больше. Прошлой зимой мне бы и в голову не встало, что год спустя я буду развлекать постороннего для семьи человека рассказом о них! Впрочем, кто знает, долго ли будете вы посторонним? Вы слишком молоды, чтобы вам навсегда удовольствоваться одинокой жизнью; а мне что-то думается, что не может человек увидеть Кэтрин Линтон и не полюбить ее. Вы улыбнулись; но почему же вы так всякий раз оживляетесь, когда я заговариваю о ней? И почему вы попросили меня повесить ее портрет над камином? И почему…

Хитклиф засмеялся бесовским смешком при этой мысли. Я не отвечала — я видела, что он и не ждет ответа. Между тем его сын, сидевший слишком далеко от нас, чтобы слышать наш разговор, стал проявлять признаки беспокойства — быть может, пожалев уже о том, что из боязни немного утомиться отказал себе в удовольствии провести время с Кэтрин. Отец заметил, что его глаза тревожно косятся на окно, а рука неуверенно тянется за шляпой.
— Вставай, ленивец! — воскликнул он с напускным благодушием. — Живо за ними! Они сейчас у пчельника — еще не завернули за угол.
Линтон собрал всю свою энергию и расстался с камином. Окно было раскрыто, и когда он вышел, я услышала, как Кэти спросила у своего неразговорчивого спутника, что означает надпись над дверью. Гэртон уставился на буквы и, как истый деревенщина, почесал затылок.
— Какая-то чертова писанина, — ответил он. — Я не могу ее прочитать.
— Не можете прочитать? — вскричала Кэтрин. — Прочитать я могу сама: это по-английски. Но я хочу знать, почему это здесь написано.

— Я сковал ему язык, — заметил Хитклиф. — Парень теперь так и не отважится выговорить ни слова! Нелли, помнишь ты меня в его годы — нет, несколькими годами моложе. Разве я смотрел когда-нибудь таким тупицей, таким дуралеем, как сказал бы Джозеф?
— Еще худшим, — ответила я, — потому что вы были вдобавок угрюмы.
— Я на него не нарадуюсь, — продолжал он, размышляя вслух. — Он оправдал мои ожидания. Будь он от природы глуп, я бы не был и вполовину так доволен. Но он не глуп; и я сочувствую каждому его переживанию, потому что пережил то же сам.

Двенадцать лет, последовавшие за этой горестной порой, продолжала миссис Дин, были самыми счастливыми годами моей жизни: они мирно текли, и я не ведала иных тревог, кроме тех, что связаны были с пустячными болезнями нашей маленькой леди, которые ей приходилось переносить, как и всем детям, и бедным и богатым. А в остальном, когда миновали первые шесть месяцев, она росла, как елочка, и научилась ходить и даже по-своему разговаривать, прежде чем зацвел вторично вереск над телом миссис Линтон. Прелестная девочка как будто внесла луч солнца в одинокий дом; лицом настоящая красавица — с прекрасными темными глазами Эрншо, но с линтоновской белой кожей, тонкими чертами и льняными вьющимися волосами. Она была жизнерадостна без грубоватости и обладала сердцем чересчур чувствительным и горячим в своих привязанностях. Эта способность к сильным чувствам напоминала в ней мать. Но все же она не походила на первую Кэтрин: она умела быть мягкой и кроткой, как голубка, и у нее был ласковый голос и задумчивый взгляд. Никогда ее гнев не был яростен, а любовь неистова — любовь ее бывала глубокой и нежной.