Режиссёр сказал: одевайся теплее, тут холодно

27 мая 2010 г

Сегодня шла по длинной набережной, было уже темно и дождь. Вдруг кто-то бибикает. Ну и что, думаю, иду дальше. Догоняет троллейбус, водитель открывает дверь: «Ты не слышишь, что ли? Тебе же сигналю, садись, дождь». Это был пустой троллейбус с надписью «В парк». Я начала оплачивать проезд, а водитель сказал, чтобы убрала свои деньги, он же от чистого сердца. И мы с ним поехали. Дождь был сильный, дворники не работали, он мне про это жаловался. И еще сказал, что завтра будет тридцать лет, как ездит по Москве на троллейбусе. Я ему говорю: «То, как мы сейчас едем, – это сюжет для фильма „А я иду, шагаю по Москве“. Девушка, дождь, набережная, троллейбус „В парк“ и седой водитель в кожаной кепке, который завтра тридцать лет». Он начал петь «А я иду, шагаю по Москве». И хорошо пел! Мы ехали по пустым улицам, стекло было залеплено дождем, у троллейбуса трещали усы, в лужах кипели здания – город принимал душ перед сном. Если такое написать в сценарии, то все скажут, что это слишком сладко, и отдали бы на переписку.

Я люблю ходить. Могу пройти весь город насквозь. Иногда хожу от работы до дома пешком: это от Мосфильма до Речного вокзала, часов пять-шесть примерно. Ставлю цель и иду. Один раз придумала что-то вроде «Если у человека горит свет внутри, то обязательно найдется кто-нибудь, кто зажжет его снаружи». Я вообще склонна к сопливым высказываниям. А сегодня придумала: «Если ты поставил цель пройти путь, то обязательно найдется кто-нибудь, кто тебя подвезет». Хорошие слова, чтобы напиться и зарыдать, потом еще икать в конце.

7 мар. 2011 г

Я стала похожа на пустой тюбик зубной пасты. Это когда паста совсем закончилась и ты каждое утро обещаешь купить новую. Но забываешь. Поэтому каждый раз давишь и выжимаешь все, что еще могло остаться. Уже ничего там нет, пусто, а все равно жмешь из этого тюбика по чуть-чуть, и на четверть зубной щетки всегда набирается. И так может продолжаться долгое время. Пустой тюбик зубной пасты – бесконечен, из него можно выжимать неделями. Потом срезаешь верхушку у тюбика и начинаешь выковыривать. Обещаешь купить, обещаешь… И все равно следующим утром выковыриваешь еще. Обещаешь себе отдохнуть, обещаешь… И все равно каждый раз продолжаешь жать последние силы. Отрезаешь себе голову и начинаешь выковыривать. Впрочем, все подобные аллегории – это чистое самолюбование и корчи по поводу себя, нелюбимой. Не хочешь столько работать – не работай.

Я так заметила, что жизнь – она вообще не предназначена для съемок. Потому что вот был случай. Мы стоим посреди павильона, время час ночи, рано утром съемка. Сонными глазами смотрим на декорацию.

Продюсер набирает номер и говорит: «Мама. Дай срочно папу». Далее следует, наверное, какая-то сильная тревога со стороны родительницы, потому что продюсер – ее дочь. Представить, зачем дочери в час ночи папа и нельзя обсудить что-то с мамой, – это же очень тревожно. Мама после колебаний зовет папу и прилипает к трубке так, чтобы было слышно дочь. Дочь-продюсер говорит: «Папа. У тебя есть друг, ты говорил, что он занимается мрамором. Дай мне срочно его телефон». Далее следует, наверное, какая-то сильная тревога со стороны родителя. Потому что представить, зачем дочери в час ночи мрамор – это же очень тревожно.

А вот зачем. За минуту до этого продюсеру позвонили и сказали: «Так. Нам завтра на съемку нужна круглая столешница из мрамора, толщина три сантиметра. Можно четыре. Но обязательно белая. И диаметр не больше 45 см. Меньше тоже нельзя». Я плохо разбираюсь в мраморе, но могу предположить, что просто так такие столешницы не продаются около метро. А время час ночи. И съемка начинается в девять. И сразу в кадре столешница. Поэтому продюсер сразу думает, кто из ближайшего окружения близко знаком с мрамором и говорит в час ночи: «Мама. Дай срочно папу».

Папа ее выслушал. Слушал, слушал… Потом начал говорить. И по лицу продюсера было понятно, что так папа с ней разговаривал, когда она в 15 лет поздно пришла домой. А потом продюсер говорит: «Папа! Хватит. Это не бред! Это – моя жизнь».

Когда у меня появились дети, то я поняла, сколько чувств не испытывала раньше. Люди, у которых нет детей, не подозревают, что они испытывают только базовый набор. Любовь, гнев, радость, отчаяние и так далее. Повара говорят, что помидоры – натуральные усилители вкуса. Дети – они как помидоры, самые сильные усилители чувств. Ты понимаешь, что такое безусловная любовь, любовь без условий, когда ты любишь не потому что, а ТАК. Но в то же время ты познаешь все оттенки гнева и отчаяния. Ты узнаешь, что такое абсолютная радость и полная безысходность. Ты становишься добрее, намного добрее. Очень уязвимым. Теперь, когда ты слушаешь новости и там говорят «в результате теракта погиб один ребенок», то быстро переключаешь. Лишь бы не слышать, лишь бы не знать. Раньше в теракте мог погибнуть весь мир, и это было бы тебе все равно. Сейчас невозможно представить себе никакое страдание никакого ребенка. Ни войну, ни болезнь, ни детский дом.