Яркие страницы. Коллекционные издания
GypVjnjk
- 48 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Не так давно - 15 января - у нашего выдающегося драматурга был юбилей, не очень круглый, но все же - 225 лет. Я еще тогда собирался написать рецензию на самое главное произведение его жизни, но как-то не сложилось, а вот сегодня понимание того, что я хотел бы сказать пришло.
Есть в нашей литературе произведения, которые мы можем принять и усвоить самостоятельно, например, тех же "Братьев Карамазовых" Достоевского или "Обыкновенную историю" Гончарова, а есть такие, которые в большинстве случаев нам приходится вымучивать под чутким руководством учителей литературы. Грибоедовская пьеса - один из таких примеров.
Нам в свое время подали её с ложечки, объяснив, что Чацкий - представитель передовых взглядов, что фамусовское общество - прогнившее рутинное старье, насквозь пропитанное ложью и условностями, что большинство его представителей пусты и глупы, а кто не глуп - тот подл. Мы всё это приняли как незыблемую истину и уверовали в неё.
Но сегодня, задумываясь над пьесой Грибоедова, я допускаю мысль, что в ней далеко не всё так просто и, возможно, традиционная трактовка не самая верная. По крайней мере, у меня сформировалось несколько иное видение и именно им я бы хотел поделиться.
Рискну утверждать, что в пьесе нет ни одного положительного героя. Здесь я вступаю в противоречие с традицией только по одной фигуре - Чацкому. Но чем же хорош этот герой? Своей честностью, прямотой и открытостью? Согласен, эти качества в нем присутствуют, но какие-либо положительные качества можно найти у любого героя пьесы, почему же мы должны выпячивать положительность Чацкого, закрывая глаза на его отрицательную сущность. Он нетерпелив, горд и высокомерен, он явно о себе гораздо более высокого мнения, чем об остальных. Он язвителен, он непочтителен, он надменен. И только в пьесе, наблюдая со стороны, вы можете восхищаться им, не дай бог в жизни с таким столкнуться, чужая надменность бесит гораздо сильнее многих иных, не так выпячивающихся, качеств.
А теперь я хочу сказать, что в пьесе нет и отрицательных героев, опять же, кроме одного. Догадались, кого я имею в виду? Правильно, Чацкого. Непомерная гордыня и самомнение, которые просто распирают его, которые он не в силах утаить, выставляют его на посмешище, так презираемой им, публики. Его выставляют сумасшедшим, а как же иначе, разве в своем стремлении "рубить правду-матку" он не Дон-Кихот? Разве критика устоев общества перед носителями этих устоев не есть борьба с ветряными мельницами? Только Дон-Кихот был добр и великодушен, а Чацкий зол и горд. И эти качества резко отличают его от идальго, и делают отрицательным героем. Опять же, давайте вспомним священное писание, какой из грехов объявляется самым тяжким, что призывается смирять снова и снова? Гордыню! А кто ею заражен в пьесе Грибоедова в большей степени, нежели Чацкий? Нет таких, вот и получается, что Чацкий самый отрицательный из всех там присутствующих.
Я не защищаю других персонажей пьесы, но все они дети своего времени и своего социума, они не то, что плохи, просто они вписываются в существующую общественную схему и находятся на своих местах. Это дворянское московское общество далеко не идеально, но оно самодостаточно, и то, что кому-то кажется пороками, на самом деле всего лишь путь наименьшего сопротивления. А природа такова, она всегда выбирает этот путь, и общество может меняться внешне, но глубинные механизмы остаются в нем теми же самыми. Меняются экономические и политические формации, но остаются Молчалины, Фамусовы, Скалозубы, Репетиловы...
Даже Чацкие остаются, надменных и самовлюбленных критиканов "системы", их ведь хватает и сегодня. А что они могут предложить, да по большому счету ничего, кроме протеста. Еще они способны выкрикнуть: "Карету мне, карету!" и укатить куда подальше, где можно безбоязненно клясть отечественных фамусовых и молчалиных, не обращая внимания на местных.
Общество может меняться двумя способами: долгим и неторопливым - естественным, почти незаметным, как любая эволюция, и быстрым и решительным - революционным, когда принудительно рушатся старые порядки и устанавливаются новые, но тогда обязательно льётся кровь. Вот то же общество фамусовых и молчалиных эволюционировало до 1917 года и прошло очень большой путь, но две революции семнадцатого воспламенили процесс изменений, и какой кровью обошлась русскому народу гордыня и надменность их вождей.
Но что это изменило в глубинных механизмах общественного устройства? Только персоналии - на место одних фамусовых пришли другие, бывших молчалиных заменили новые, а Софьи остались Софьями, они так и продолжили влюбляться в молодых людей не за их прогрессивные идеи и передовые взгляды, а за то, что Вася - это Вася, а Петя - это Петя, потому что настоящая любовь это не поиск безупречного, а принятие и прощение, и часто именно несовершенство объекта любви делает его более притягательным.
И княгиня Марья Алексеевна оказалась живучее любого Чацкого, а сегодня, с развитием социальных сетей, вообще настал её звездный час - общественное мнение приобрело еще больший вес, чем во времена Грибоедова, и если те, кто "против всего плохого и за всё хорошее" тебя чем-то заклеймят, то хрен потом отмоешься. Так что свою рецензию на одну гениальную пьесу хочу закончить цитатой из другой, не менее гениальной:
"Чему смеетесь? Над собою смеетесь!.. Эх, вы.."

Вспомнить об этой самой раскрученной, если можно так выразиться, пьесе нашего великого драматурга меня заставила рецензия markksana55 , а эта рецензия привела к рецензии fullback34 .
К этим заинтересовавшим меня отзывам друзей я еще вернусь, пока же хочу отметить, что лично мне такие пьесы Островского как "Волки и овцы", "Лес", "Таланты и поклонники", "Бесприданница" кажутся более сильными и интересными, однако немеркнущей славой "Гроза" обязана не столько своему автору, сколько критику. Да, если бы Добролюбов не написал своей статьи "Луч света в тёмном царстве", то эта пьеса вряд ли попала бы в школьную программу отечественной литературы. Вспоминая свои ученические годы, могу с полной уверенностью утверждать, что на тех уроках литературы, которые отводились на "Грозу", мы гораздо тщательнее изучали статью Добролюбова, нежели текст самого первоисточника.
Посему идеи, высказанные Николаем Александровичем, о "революционном" протесте Катерины против невежества и произвола, стали неким общим местом в оценке данной пьесы и, как правило, пересмотру не подвергались.
И вот тут-то я бы и вернулся к уже помянутым рецензиям. Александр увидел в Катерине не бунтующую революционерку, как нас учили в школе, а наоборот - цельного человека средневековья, Оксана же акцентировалась на взаимоотношениях Катерины и Бога, представив трагедию главной героини как измену не столько мужу, сколько Богу. Трудно не согласиться с ними обоими, единственное, что я бы хотел дополнить, так это то, что историю Катерины ни в коем случае нельзя рассматривать как некую общую тенденцию, мы имеем дело с частным случаем. Потому что, учитывая множество социальных факторов, чем в первую очередь отличался анализ Добролюбова и следовавших за ним в фарватере учителей литературы, нельзя игнорировать и психологические аспекты. Другими словами, при всей революционности или средневековости, набожности или безверии, но поступок Катерины не состоялся бы, не будь в её характере черт, присущих истерической личности.
Если хорошо подумать, всегда можно найти факты, которые внесут коррективы в, казалось бы, простую логическую цепочку, да об этом еще Дэвид Юм писал за сто лет до появления пьесы "Гроза". И мне Катерина совсем не представляется светлым лучом в царстве тьмы, это, скорее, не луч, а некий блик. Да, попытка бунта вроде бы есть, но это не бунт против системы, это бунт против самой себя, что-то типа аутоиммунного заболевания. Поэтому и остаются после этого "бунта" только круги на воде.
"Круги на воде" - такое название для рецензии показалось мне вполне удачным, и я даже набрал его в окне заголовка, но именно в этот момент мне пришла совершенно неожиданная идея, и заголовок оказался совсем другим.
Я обратил внимание, что сочетание крутого берега и Катерины встречается в нашей культуре еще раз, и, как мне кажется, имеет не меньшую, а может быть, даже большую известность, чем в варианте Островского. Я говорю о песне на слова Исаковского "Катюша", ставшей одним из символов молодой Советской России.
Вот когда настоящий "луч света" проник в "тёмные царства" бывшей царской империи, этим лучом оказалась советская власть. Можно сколько угодно говорить об ошибках того периода, осуждать "сталинизм", выискивать нелицеприятные факты, но суть всё равно останется - Катерина вместо того, чтобы топиться, выходит на крутой берег, чтобы петь песни.
И это не "вранье" Исаковского, если бы это было враньем, песня не стала бы истинно народной, в ней отражена правда жизни, ведь с кручи открываются новые горизонты. Так что пройдет каких-то 70-80 лет с того дня, как "грозовая" Катерина прыгнула с высокого крутого берега вниз, и новая Катерина с той же кручи будет петь о своей чистой и свободной любви, не боясь ни осуждения людей, ни Бога.
Ну, и, конечно, если уж я вышел на песню "Катюша", то и закончить свой отзыв мне логичнее всего этой песней. Кто её только не исполнял, но мне по душе вариант, в котором "Катюша" была представлена нашей "советской" полькой - несравненной Анной Герман. У неё получилось очень сердечно и проникновенно, без того пафоса и показушности, которой, к сожалению, грешили многие исполнители, бравшиеся за этот шедевр советской песни.
03:10
Это последняя из пушкинских "Маленьких трагедий", на которую я пишу рецензию. И тот факт, что её я откладывал дольше остальных лучше всего говорит о том, что она является самой сильной и сложной из всего драматического цикла. Считается, что "Моцарт и Сальери" - это о зависти. Да, безусловно, о зависти, но не только о ней, еще это и о природе творчества, и о различиях этой природы.
Но эта пьеса ни в коем случае не о Моцарте и не о Сальери. Этих композиторов в пьесе нет, есть их маски, некие абстрактные образы, с помощью которых поэт пытается исследовать мучающие его вопросы творчества и гениальности. Образ Сальери, созданный Пушкиным, не имеет ничего общего с личностью реального Сальери, который никогда не завидовал Моцарту, просто по той причине, что они писали совершенно разную музыку. Для Сальери Моцарт никогда не был гением, да он и для современником гением не был, признание его гениальности придет через несколько лет после смерти.
Но самое интересное, что и пушкинский Моцарт далек от себя самого, реальный Моцарт не был таким уж баловнем судьбы, совершенно чуждым реалиям жизни, он был неравнодушен к славе, к мнению о нем, откровенно домогался признания.
Но Пушкину был нужен контраст, и он создал его, представив две диаметрально противоположные фигуры. И здесь произошло самое настоящее чудо - сила гения Пушкина создала миф, который обрел силу истины. Большинство читателей, далеких от исторических составляющих описанной ситуации, довольствуются созданными образами, и принимают беспечного "солнечного" Моцарта и зловещего "тёмного" Сальери. Да, у Пушкина было основание для создания такой конфигурации, одна немецкая газета опубликовала статью, в которой говорилось, что на смертном одре Сальери признался в убийстве Моцарта, но никаких подтверждений не последовало, и сейчас у историков есть вполне четкое представление, что ничего подобного не было, то есть, Пушкин имел дело с тем, что сейчас называется фейком, но этот фейк его вдохновил на создание одного из сильнейших литературных произведений русской, да и мировой тоже, литературы. Как тут не вспомнить ахматовское "когда б вы знали из какого сора..."
Конфликт, представленный в пьесе: с одной стороны - трудолюбивый, фанатично преданный музыке, Сальери, с другой - воздушный, беспечный, "поцелованный богом", Моцарт. Один трудится не покладая рук, другой рождает шедевры походя. Один вымучивает свою музыку, другой просто записывает то, что напевают ему ангелы.
Считается, что в образе Моцарта Пушкин представил самого себя, позвольте не согласиться, в образе Моцарта он представил только одну сторону своей натуры, другая сторона пушкинского гения - это как раз Сальери, потому что истинного гения без трудолюбия не бывает. В самом Пушкине идет борьба двух творческих начал: осознанного замысла и вдохновенного выплеска, один отрицает другого, конфликт неизбежен, и разумная часть - Сальери - неизбежно пытается взять под контроль эмоциональную - Моцарта, но ничего не получается, вдохновение не подвластно рассудку, и тогда рассудок пытается подчинить вдохновение.
Но вдохновение такая вещь, подчинить которую не получается, его можно только убить, поэтому пушкинские герои обречены на ту участь, что реализована в пьесе. Сальери (ремесло) убивает Моцарта (талант), но ведь это истина, с которой в самом деле приходится считаться, как только талантливый человек начинает эксплуатировать свою уникальность, подменяя поиск нового тиражированием успешного и апробированного, как можно заказывать панихиду по его усопшему таланту.
Еще один вопрос, поднятый в пьесе - совместимость злодейства и гениальности, оба главных героя отвечают на этот вопрос по разному: Моцарт уверен в несовместимости этих свойств, а Сальери отвечает на это:"неправда", в том смысле, что Моцарт не прав. И, отталкиваясь от образов героев пьесы, приходится признать, что гениальность свыше не дает какого-то совершенного морально-этического кодекса, она диктует свой кодекс, сам гений уверен, что он не способен на злодейство, но он не всегда ведает, что творит. Примером тому служит еще один исторический миф, о котором поминается в пьесе, о Микельанждело, который велел убить натурщика, чтобы как можно реалистичнее изобразить страдания человека, распятого на кресте, если это правда, художник в этот момент не осознавал своего злодейства.
А Сальери осознает, и это приводит его к пониманию того, что он сам не гений, он влюбленный в музыку подмастерье, но не мастер. Но, убивая вдохновение, он убивает и себя самого, потому что ремесло, которое не подпитывается искрой божьей, обречено на вырождение, так что на самом деле в пьесе мы видим акт творческого самоубийства.
Лучшие творцы мировой культуры, и в их числе те же Пушкин и Моцарт, уходили молодыми, и в этом есть великий смысл, только так творец, переживший апогей своего созидательного взлета, может избежать зависти к самому себе, и не совершить творческого самоубийства

- Сказал бы я, во-первых: не блажи,
Именьем, брат, не управляй оплошно,
А, главное, поди-ка послужи.















