Семьдесят два градуса ниже нуля (сборник)

И вот, наконец, в трубке послышался знакомый голос. Николаич не интересовался, хочу или не хочу я идти в дрейф, он просто сообщил, что с руководством моей клиники вопрос утрясен и мне надлежит, не теряя времени, приступить к комплектованию будущего медпункта.
Я собрал семейный совет. Нина прохныкала: «Так я и знала!» – и приложила к глазам платочек. Веня, конечно, побелел от зависти, а Сашок ужасно обрадовался и потребовал привезти медведя – с целевым назначением съесть тетю Риту, которая «только и знает, что ставить людей в угол». Это справедливое требование решило дело, я тут же позвонил Николаичу и дал согласие. Ну, а если серьезно – не мог, не имел я права отказать старому другу. Будь жив Андрей Иваныч – дрейфовать им без меня, это точно (хотя и не знаю, насколько), а раз Николаич остался один…
Итак, я позвонил и, зная цену своему согласию, пошел на грубый шантаж: одного, без Вени, меня не отпускают, очень опасаются, что я буду переходить Льдину в неположенном месте и забывать чистить зубы.
Последовало молчание. Веня, который тщился прочесть на моем лице ответ, нервно закурил. Далее произошел такой разговор:
– Он у тебя?
– Да, – признался я. – Ты не у нашего великого магнитолога Груздева телепатии обучился?
– И после всех своих фокусов он надеется, что я возьму его в экспедицию?
– Кто, Груздев?
– О Груздеве потом, я говорю о твоем протеже.
– Он не надеется, он уверен.
Николаич засмеялся.
– В таком случае прочисть ему хорошенько мозги и пусть несет в кадры заявление, я уже договорился.
Пока Веня изображал из себя молодого шимпанзе и прыгал до потолка, я спросил Николаича, что он хочет сказать о Груздеве.
– Ничего, кроме того, что он идет с нами.
– Груздев?!
– Не ори, побереги мои барабанные перепонки. Да, он принял мое предложение.
– Твое… предложение? – У меня язык прилип к гортани. – Может, и Пухова ты пригласил?
– Угадал, но он, к сожалению, нездоров. Завтра в девять жду, в институте. До встречи. Вот тебе и непреклонный, окаменевший!.. Нет, душа Николаича неисповедима: пригласить в дрейф Груздева и Пухова, которые попортили ему столько крови и которых еще на Новолазаревской он поклялся никогда с собой не брать!

Конечно, размышлял он, в книгах правильно пишут, что для человека в
полярных широтах очень важны подготовка, сила и мужество. Против этого не
возразишь, в самом деле - очень важны. Есть, однако, еще одна штука, о
которой в книгах пишут редко - стесняются, что ли, но без которой человеку с
Арктикой не совладать: удача. Хотя бы самая малость удачи!
Можно построить атомный ледокол, с борта которого Арктику запросто
шапками закидаешь, но никакой человеческий мозг не придумал, как ухватить за
хвост и не отпустить от себя удачу. Слишком она своенравна и капризна, есть
в ней что-то от красивой, взбалмошной и вертлявой бабы, ни желаний, ни
поступков которой предсказать невозможно. С одной стороны, удача терпеть не
может самодовольных, не желает дарить себя уж слишком легко и отворачивается
от тех, кто делает ставку только исключительно на нее; с другой стороны,
ошибочно пишут в книгах, что любит она только сильных - сколько сильных ее
не дождались! Никому не известно, кого она любит, а вот чего она требует от
человека - это известно.
Удача, знал Белухин, требует, чтобы за нее боролись. Как только человек
прекращает бороться, она тут же, сию секунду поворачивается спиной: данный
человек для нее больше не существует. Как эти бедолаги, капитан Скотт и его
спутники: сочли, что все для них кончено, и погибли в нескольких километрах
от склада, а Дуглас Моусон, немощный, больной, одинокий, боролся до конца, и
удача ему улыбнулась. Если сил остается хотя бы на один, пусть,
бессмысленный шаг - сделай его, не можешь - проползи, нет сил ползти -
скребись, доказывай, что ты еще жив и будешь трепыхаться до последнего вдоха
и выдоха...