Письма к Милене

Красивое название, красивое имя, красивые загадочные письма совершенно чужих, но вместе с тем любящих людей, знающих, что они никогда не будут вместе.
P.S. представьте, что вы оказались на чулане очень старого дома, где много старых ненужных вещей, где многие годы звучала только тишина, и теперь вы обнаружили там множество писем, аккуратно сложенных на стареньком столике. Листы уже давно пожелтели, чернила потеряли первозданный цвет. Вы возьмете эти письма, спуститесь вниз, нальете бокал красного сухого вина, сядете у камина, укроетесь теплым пледом...

Вторник, утро

Милые мои читатели! Я, как и вы, прочитал этот сборник писем известнейшего безумца, всю жизнь страдавшего то из-за своего еврейства, то из-за комплекса вины перед деспотичным отцом, то... Впрочем, страдал Кафка много от чего, в том числе и от легочной болезни. Будьте осмотрительны с легочными болезнями, дорогие мои читатели, равно как и не забывайте о сердечной мышце. Хотя пишу я не для того, чтобы осведомляться о вашем здоровье.
Вы писали - и на эти ваши строки мне хотелось бы дать развернутый ответ - что чтение личных писем оставляет вас в несколько смущенном состоянии, а иногда и вовсе создает ощущение копания в чужом белье. Но ведь, милые мои, любой человек пишущий (имеются ввиду те, кто кроме написания писем и телеграмм в своей жизни занимался еще и сочинительством) всегда внутренне готов к тому, что все им написанное - начиная от приносимых в редакцию фельетонов и заканчивая списками покупок - всегда стремится в вечность, и потому он всегда понимает, что любая его фраза, даже вынесенная за поля, окажется впоследствии достоянием общественности.
Вы можете написать мне: глупенький, но ведь Кафка завещал все им написанное уничтожить! А я отвечу вам на это вопросом: вы действительно думаете, что он правда этого хотел? Я уверен - и попробуйте меня в этом разуверить - что ни один человек искусства не желает забвения, даже если в приступе сильного невроза (а все артисты невротики) умоляет о забвении и жаждет его. Так что даже толики смущения не должно возникать у вас, драгоценные мои, во время чтения этих писем. Считайте, что это такой же оборвавшийся на полуслове роман мастера, как "Процесс" или "Америка".

Вторник, после полудня

Только что отправил вам письмо, но тут же сел за следующее. Помнится, вы упоминали о том, что странно читать одностороннюю переписку, в которой все ответы адресата опущены. Дескать, личность его в таком случае не раскрывается и понять, кому на самом деле пишет адресант, не представляется возможным. У меня к вам вопрос: а о какой личности мы говорим? Нет, я ни капли не умаляю достоинств г-жи Есенской, более того, я уверен, что она была во всех отношениях восхитительной и талантливой женщиной, но! Разве именно этой женщине Кафка посвящал свои письма?
Вы можете сказать: дурачок, ну ты чего - вон, смотри, письма же все подписаны, дескать, Милене такой-то по адресу такому-то. Не смею с вами спорить, дорогие мои, но вот в чем загвоздка: для многих авторов эпохи модерна (и сейчас я говорю об авторах в основном мужского пола) женский образ, пусть и воплощенный в теле вполне земного создания, становился некоей путеводной звездой, своего рода идеалом женственности, таким необходимым и недоступным. Вспомните Блока, который шатался по всяким злачным местам в поисках любовных утех, а своей законной супруге даже руку на колено боялся положить, и не потому, что не любил ее, а потому, что она была для него такого рода воплощением.
Кто знает, что было в голове у бедного Франса, когда он посылал г-же Милене сотни стопок отличной макулатуры, но факт остается фактом: встретившись с ней всего два раза за всю свою жизнь, он на продолжительный отрезок времени создал из нее идеал, идола, которому поклонялся и который в какой-то момент, как всякий идол, перестал представлять для Кафки интерес.

Все еще вторник, четыре часа

Прошу прощения, милые мои, за то, что предыдущее мое письмо вышло таким оборванным. Мысль свою я не закончил, каюсь, но сейчас попробую восстановить по кусочкам то, что хотел сказать: ответы самой г-жи Есенской не должны представлять для вас такой уж интерес, поскольку пишет Кафка не реальному человеку, а его образу, который во многом надстроен самим литератором. Проще всего воспринимать эти письма, как сеанс психоанализа, в котором врач просто молчит и слушает, изредка наводя пациента на важные темы, которые тот развивает далее сам.
Помнится, вы что-то еще писали про любовь... Но так ли уж важно, были ли чувства Кафки истинными или надуманными? Не имел ли он полного права как писатель, занимавшийся художественными текстами, создать себе художественную - читай вымышленную - любовь? Так ли уж искренны в своих чувствах люди, которые постоянно занимаются сочинительством? Могут ли они вообще отдавать себе отчет в том, что в их жизни реально, а что - вымышлено? Я не знаю, милые мои, одно могу сказать точно - лучше эту грань не терять, когда дело касается чувств близких вам людей. В случае с г-жой Есинской, думаю, вряд ли ее сильно задело прекращение переписки, поскольку она, мне кажется, лучше самого Кафки понимала природу этих писем.

Вроде бы вторник

Не хочу распыляться, милые мои, никак не хочу вас утомлять, и потому пишу последнее за сегодня письмо. Если дойдут все четыре - можете сжечь предыдущие и прочесть одно лишь это. Мне кажется, главная причина наших с вами расхождений по поводу "Писем к Милене" в том, что книги такого рода можно воспринимать по-разному. Я вижу как минимум два пути, но это как раз те две магистрали, от которых уже узенькими переулками расползаются более частные способы восприятия. Можно А) читать эти письма как биографический материал, и тогда уже не обойтись без детального изучения обстоятельств знакомства участников переписки, деталей их частной жизни на момент написания писем, биографий и судеб их общих знакомых и пр., и пр., а можно Б) воспринимать написанное Кафкой как художественное произведение, очень близко, но при этом опосредованно граничащее с реальностью.
Я выбрал второй вариант и, надо признаться, не жалею. Отпадают сразу любые этические вопросы, становятся неважны мелкие детали и частности, и остается только наслаждаться написанным и, эстетствуя, размышлять о природе подобной односторонней коммуникации и о том, какие необычные грани не только личности автора, но и тех материй, о которых он пишет, можно в таком случае открыть.
Вот, собственно, и все, что я хотел вам написать, дорогие мои. Не жду ответа, а если он и придет, я, чтобы не тревожить себя томительным распечатыванием конверта, сразу швырну его в огонь. И не потому, что вы мне не важны и не дороги - отнюдь! Просто мне почему-то кажется, что таким образом наша переписка обретет новые, доселе невиданные смыслы.

С пожеланиями всего самого наилучшего,
Ваш Академик А.В. Крупица.

P.S. Буквально только что понял, что у нас в России "Письма к Милене" были успешно экранизированы. Посмотрите серию "Смешариков" под названием "Роман в письмах" и, думаю, вы меня поймете.

Я дочитала "Письма к Милене" Франца Кафки, и наконец могу высказаться.
Мне очень хочется эту книгу сжечь, и так я и сделаю, надо только найти время и место.

Эта книга оказалось первой в моей жизни небольшой книжонкой, которую я читала полтора месяца. Первая книга, которая вся истрепана и изувечена, как и я после ее прочтения.

Я читала ее и поражалась Кафке, этому его безоговорочному стремлению раскрыться, вывернуться наизнанку, доверить свои мысли, сердце, нутро другому человеку. И, возможно, когда-нибудь я изменю свое мнение, но сейчас я смотрю на эти письма со слезами на глазах.

Эта книга пропитана болью, страхом и отчаяньем. Она пронизана оголенными нервами и обнаженными чувствами. Выходишь из троллейбуса и хочешь выплюнуть все свои внутренности, рухнуть на остановке пустым безжизненным мешком рядом с ними.
Но самое ужасное - и я поняла это за день до того, как захлопнула книгу навсегда - самое ужасное - это сам факт наличия этой книги. Какого черта - я действительно хочу это знать - столь сокровенная, столь интимная и важная сторона человеческой жизни печатается многотысячным тиражом?
Эти омерзительные сноски:"Кафка вступился за Милену в одной семейной размолвке, причем, по-видимому, чрезвычайно деликатно. Мы не находим причин для его ужасных самообвинений." ВЫ не находите, Господи-Боже!
Думал ли он, что век спустя какая-то девочка из России будет ехать в троллейбусе и копаться в его письмах? Какое я имею право? Какое право имели издатели? Это невыносимо.

P.S. В самом конце есть одно его письмо, где Кафка рассуждает о не понравившейся ему книге:

Когда страх, непрестанный, неодолимый - не часть тебя, а весь ты, все твое бытие, и писать об ином становится невозможно; ты думаешь об этом страхе, дышишь им, живешь по его законам... Самое ужасное - этот страх можно осознать, но нельзя побороть. Даже возникновение желания его побороть - слишком жизнерадостное побуждение. "Это не мой изъян и не изъян людей. Просто мое место в самой тихой тишине..."

"Я не могу нести мир на своих плечах, я и зимний-то пиджак едва несу" напишет Кафка Милене, этот болезненный адресант. Однако: 3 помолвки за плечами и 2 романа впереди, что всех этих женщин привлекает в нем? Попытаюсь объяснить. Ты стоишь один, в полном, звенящем одиночестве. Мимо тебя проходит человечество, даже не проходит, а проносится, как сплошная декорация, лишь иногда до тебя доносится отзвук того или иного события - и вот, все снова унеслось, и то, за что ты мог зацепиться - уже прошлое. Кафка называет жизнь "морем, которое швыряет нас, и только по злобе своей не глотает". И вот, появляется в этой декорации какой-то просвет, в котором можно разглядеть чье-то лицо, и этот человек - второй человек в мире, ведь до этого ты был совершенно один - протягивает тебе руку и приветливо улыбается. И вот уже забыта осторожность дикого зверя и ты тянешься, пытаешься поспеть, но в последний момент неизбежна катастрофа - либо лицо в просвете начинает меркнуть и исчезает, либо страх возвращается и ты отдергиваешь руку и, растерянно глядя вслед, сворачиваешься в клубочек, еще более одинокий чем прежде.

И хотя я предвидела крах, все же с трепетом наблюдала, как официальное "Госпожа Милена" и подпись "Ваш Франц К." превращается в нежное "Милена" с подписью "Твой". За его неизбывную нежность, за полное отождествление двух существ, за то, что слова "Ты для меня - весь мир" из уст Кафки - не пошлый комплимент, а констатация факта - вот за что его любили все эти женщины. Вот за что энергичная, неординарная Милена любила аскета и душевного калеку ("Сердце у меня разрывается и висит, как на удочке. И так тоненько, так раздирающе больно болит" - напишет она после их разрыва). Осознавала ли она до конца, чем была для него? Если да, то она просто испугалась этого всепоглощающего единения; если нет - то она просто была слишком увлечена бегом жизни, чтобы задержать взгляд на том, что действительно важно. В любом случае, не мне с моей кафкианской слабостью и неспособностью жить ее судить.

Эта книга наполнена до краев искренностью, болезненна, как оголенный нерв. Меня она оставила совершенно опустошенной, будто это я сама выплеснула на бумагу все, о чем голова болит.

Всякий раз, когда мой взгляд падает на книжную полку, где находится эта книга, я испытываю тяжёлую грусть. Я упивалась письмами. С каждой строчкой я видела, как любовь Франца и Милены возрастает, разрастается внутри них, рвётся наружу, но так и остаётся внутри от невозможности оказаться рядом друг с другом. Их разделяли расстояния, но расстояния географические, что вполне преодолимо, нежели расстояния внутренние. В письмах что-то кричало — это был безудержный крик, который не слышал никто из присутствующих в доме, но слышала та, что находилась от Франца за сотни километров. "Приезжай ко мне, ну что ты, в самом деле, приезжай", — кричало изнутри. И замолкало, когда Милена оказывалась возле.
Есть чувства, которые рвутся наружу, жаждут найти приюта. И успокаиваются, когда находят. А с разлукой снова разрастаются с прежней силой.

«Письма – самое великолепное средство от сна». Обычно я воздерживаюсь от начала рецензии цитатой, но тут все про меня. «Письма к Милене» - это прекрасное средство не только от сна, но и от душевного покоя и равновесия, если они у вас были. Теперь ничего не осталось. Вы стоите на руинах чего-то огромного и прекрасного и не знаете, за что браться – то ли вытаскивать раненных из-под завалов, то ли тушить пожары, то ли убраться отсюда и от невыносимой боли где-то глубоко и в самом центре.
Сначала я не могла вполне осознать, что же такого скрыто в этой небольшой книжке и почему местами она вызывает осязаемое, почти инстинктивное раздражение и отторжение, потом стало ясно – обыкновенная примитивная защитная реакция на боль, которая тебе пока великовата и не по плечу очевидно. Уже одно касание вызывает желание спрятаться, укрыться, отползти, но перешагивание через себя – великая способность человеческой натуры. Шаг за шагом по острым неровным строчкам, а вот и конец, но нет ощущения конца – потому что восприятие боли и одиночества не заканчивается. Это как встреча с бездной – ты ее никогда не заполнишь и полностью не постигнешь.
Должно быть прочитано.

Эти письма, не предназначенные для чужих глаз,- напечатаны. Мы заглядываем в душу Франца Кафки, тридцатисемилетнего,- а душа так молода, несмотря на серьёзную болезнь,- она любит. Он часто, почти ежедневно, пишет письма Милене,- для него это необходимость, как дышать. А она замужем, но Франц пишет, что не ревнует. Милена ему очень нужна, поэтому и ревность он отрицает,- "готов быть счастливым шкафом в её комнате." Он с юмором и любовью описывает свои ощущения вдали от Милены, он "пьёт" её письма, просит её сказать "ты". Хочет её рассмешить,- он, еврей, иронизирует над евреями и их привычками. Но всё-таки иногда с грустью говорит о своём "еврействе": "Всякому еврею приходится хлебать свою долю этого отвратительного, ядовитого, древнего, вечного пойла". У Франца столько юмора и самоиронии, интеллигентности, ума,- чувствовал себя императором, когда получал письма Милены, любил,"как море любит крохотную гальку на своём дне". В письмах к Милене Франц Кафка- романтик, его слог лёгкий, свежий. проникновенный. А Милена не порывает с мужем: "Он внутренне нуждается во мне... не справится с жизнью". Болезнь Кафки прогрессировала, он часто упоминал о страхе, о тревожных снах, бессоннице. Он больше не думает о будущем, только о настоящем. Любовь не ушла, но она стала "ножом, которым он копался в себе". Пессимизм усугубился с течением болезни: "В пространстве вокруг меня невозможно жить по-человечески". Франц понимает, что будущего с Миленой у него нет, меняется настроение писем,- "Написанные поцелуи не доходят по адресу". Последние письма становятся деловыми,- и, наконец, он пишет Милене: " Не пишите мне больше". Из этой переписки мы много узнаём о великом писателе 20 века, о его любви к творчеству Чехова и Достоевского, и о большой душе Франца Кафки.

Франц Кафка у многих ассоциируется с повестью "Превращение", которую задают читать в школе, но которую мало кто воспринимает всерьез, как и впоследствии самого автора. И лишь единицы знают, на сколько Франц Кафка был талантлив, но при этом неуверен в себе; как часто его терзали страх и бессоница, что было для него более губительно, чем туберкулез для его легких.
"Письма к Милене" - это омут души Кафки. Очень длительная переписка с чешской журналисткой Миленой Есенской раскрывает огромную часть внутреннего мира писателя. Они были очень близки, хоть и встречались за все время их знакомства лишь дважды.
Она была замужем, он - болен. Между ними было все и ничего.
Кафка порвал с ней. Одна из причин - Милена не могла уйти от мужа, но она ли основная?
"Знаешь, Милена, когда ты ушла к нему, ты сделала большой шаг вниз с твоего уровня, но если ты придешь ко мне, то прыгнешь в пропасть".