А зори здесь тихие. Пойти и не вернуться. Пастух и пастушка

Наступила та таинственная минута, когда одно событие переходит в другое, когда причина сменяется следствием, когда рождается случай. В обычной жизни человек никогда не замечает её, но на войне, где нервы напряжены до предела, где на первый жизненный срез снова выходит первобытный смысл существования — уцелеть, — минута эта делается реальной, физически ощутимой и длинной до бесконечности.

Лиза долго видела это синее прекрасное небо. Хрипя, выплевывала грязь и тянулась, тянулась к нему, тянулась и верила.
Над деревьями медленно всплывало солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет — теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее...

Он замолчал, стиснув зубы, закачался, баюкая руку.

• Болит?
• Здесь у меня болит. - Он ткнул в грудь: - Здесь свербит, Рита. Так свербит!... Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев?
• Ну зачем так... Все же понятно, война...
• Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли! Что ж это вы со смертью их оженили, а сами целенькие? Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал? Да там ведь тоже, поди, охрана, - там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина с наганом!
• Не надо, - тихо сказала она. - Родина ведь не сканала начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом канал.
• Да... - Васков тяжело вздохнул, помолчал...

Плюнул Васков. На мертвых плюнул, хоть и грех этот - самый великий их всех. Но ничего к ним не чувствовал, кроме презрения: вне закона они для него были. По ту сторону черты, что человека определяет.
Человека ведь одно от животных отделяет: понимание, что человек он. А коли нет понимания этого - зверь. О двух ногах, о двух руках, и - зверь. Лютый зверь, страшнее страшного. И тогда ничего по отношению к нему не существует: ни человечности, ни жалости, ни пощады. Бить надо. Бить, пока в логово не уползет. И там бить, покуда не вспомнит, что человеком был, покуда не поймет этого.