Шлиман

Не остались без внимания археологов и развалины Трои. Благодаря гениальной интуиции Шлиман правильно определил место, где находилась древняя Троя. Однако в стремлении поскорее добраться до гомеровских слоев он безвозвратно разрушил многие памятники того самого периода, который разыскивал. Как рассказывает М. Мейерович, Троя II, где был найден Шлиманом и его женой «клад Приама», на целое тысячелетие предшествовала Трое VI, которую уже после смерти Шлимана его сотрудник В. Дерпфельд определил как гомеровскую.
Однако при последующих раскопках было твердо установлено, что некогда процветавший город Троя VI, защищенный мощной стеной с величавыми башнями, в котором было много больших и богатых домов, подвергся разрушительному землетрясению в XIV веке до нашей эры. Между тем экспедиция греков под Трою произошла в самом начале XII века, более чем на век позже. В это время на месте Трои VI уже существовал новый город – Троя VII-A, который действительно был разрушен пожаром в самом начале XII века. Эту-то Трою VII-A считают ныне гомеровской Троей.

Как видите, за три десятка лет, прошедших со времени выхода в свет этой книги, сделано немало в области микенологии. Однако значительно больше предстоит еще сделать будущим поколениям ученых. В ближайшие годы, несомненно, во много раз увеличится количество надписей, будет расшифрована критская письменность – линейная «А» и иероглифическая, откроются новые горизонты науки. А сколько еще интереснейших находок предстоит сделать археологам!

Генриху Шлиману не удалось найти никаких памятников письменности ни в одном из раскопанных им дворцов. Артуру Эвансу посчастливилось обнаружить в кносском дворце около трех тысяч табличек с письменами. Однако ему, отдавшему всю жизнь изучению истории древнего Крита, испытавшему ни с чем не сравнимый восторг открытия неведомых и таинственных памятников далеких культур, было мучительно трудно расставаться с добытыми им надписями. С ними были связаны долгие годы раздумий и труда, поисков, взлетов и разочарований.

И к тому же, удастся ли кому-нибудь другому добиться успеха, если его не добился он сам? И Эванс, подобно скупому рыцарю, держал свои сокровища под спудом, не допускал к ним других.

Человеческая слабость? Да, но не только. Черты характера, выработанные обществом, где каждый стремится к собственной славе и выгоде, порожденные капиталистическим образом жизни.
Мог ли думать умудренный опытом Эванс, что тайна табличек с критским письмом будет открыта не его коллегой, убеленным сединой профессором, а новичком в науке архитектором Майклом Вентрисом?

С четырнадцати лет, когда Майкл впервые посетил лекцию Эванса, организованную для школьников, он лелеял мечту прочитать таинственные критские письмена. Когда после смерти Эванса в 1952 году было опубликовано собрание кносских надписей, а незадолго до этого осуществлена публикация пилосских надписей, в распоряжении М. Вентриса и других ученых оказались необходимые материалы для работы.

Майкл Вентрис, прошедший школу второй мировой войны, был лишен качества, столь ярко выраженного у Эванса, – индивидуализма, неверия в коллективный опыт. Придя к выводу, что записи на кносских и пилосских табличках сделаны каким-то видом слоговой письменности, притом на греческом языке, М. Вентрис и его сотрудник Дж. Чадвик стали знакомить ученых других стран со своими выводами, представляя в их распоряжение даже неопубликованные материалы. В этом сказались доброта и щедрость гения, обладающего счастливым свойством не замечать зависти, встречающейся в научной среде.

Среди корреспондентов М. Вентриса был и замечательный советский ученый Соломон Яковлевич Лурье, о деятельности которого можно было бы написать целую книгу. С. Я. Лурье не только поддержал М. Вентриса, но, основываясь на новых документах, сделал ценный вклад в изучение экономики и общественного строя микенской Греции.

С. Я. Лурье, обладая талантом популяризатора, увлекательно рассказал о расшифровке линейного письма «Б» в книге «Заговорившие таблички», вышедшей в Детгизе в 1959 году.

Самым замечательным открытием и была расшифровка текстов, найденных в Кноссе и Пилосе.

Древнейшие греческие алфавитные надписи датируются VIII веком до нашей эры. Примерно в то же время были написаны «Илиада» и «Одиссея». Герои этих поэм, очевидно, не знали письменности. Поэтому казалось вполне естественным, что во время раскопок в XIX веке Микен, Тиринфа и других центров эгейской культуры не было найдено никаких следов письменности.

Когда в начале нашего века Эванс нашел в Кноссе таблички с какими-то записями, ученые объяснили это тем, что в Кноссе жили в то время не греки. Эванс разделил все памятники критской письменности на три большие группы: а) иероглифическую (рисунчатую), которая существовала в начале II тысячелетия до нашей эры; б) линейную письменность «А», существовавшую в середине того же тысячелетия, и в) линейную письменность «Б», памятники которой он датировал XV веком до нашей эры, то есть до завоевания греками Кносса.

Представьте себе, каково было удивление ученых, когда Блеген и Куруниотис нашли в Пилосе, то есть в Греции, притом в слоях конца XIII века до нашей эры, таблички со знаками письменности линейной «Б». Ведь в то время в Пилосе несомненно уже жили греки.

Открытие тайны глиняных табличек Эгейского бассейна имеет величайшее, значение для науки. Начало египтологии как отдельной отрасли знания принято относить к 1822 году, когда молодой французский ученый Ф. Шампольон расшифровал египетские иероглифы и стало возможным читать египетские папирусы. Началом ассириологии по тем же причинам считают 1857 год, когда были прочитаны неизвестные до той поры таблички с клинописным текстом.

Недавнее открытие Вентриса стоит в одном ряду с расшифровкой египетских иероглифов и ассиро-вавилонской клинописи.

По следам Шлимана

Эта книга увидела свет в 1938 году, почти три десятка лет назад. В заключительной главе ее автор обрисовал достижения науки на протяжении примерно полувека со дня смерти Шлимана и вплоть до второй половины тридцатых годов. С тех пор прошло еще несколько десятилетий, и вам, несомненно, интересно будет узнать, что же нового сделано за это время в микенологии. Этим словом принято теперь называть отрасль исторической науки, открытую Шлиманом.

Некоторые малосведущие люди полагают, что в области истории древнего мира все уже давным-давно изучено. В действительности это вовсе не так.

Раскопки Шлимана и многих других археологов открыли перед наукой новый, до сих пор неизвестный ей мир. И с тех пор каждое десятилетие перед взором изумленных исследователей развертываются все новые и новые, одна другой увлекательнее, страницы далекого прошлого.

В своей книге М. Мейерович упоминает о разногласиях среди советских ученых, одни из которых видели в Микенах «рабовладельческую формацию с государственной организацией, близкой по типу к восточным деспотиям», в то время как другие находили там «различные этапы общинно-родового строя».
Такие споры, притом весьма ожесточенные, действительно велись в 30-е годы нашими учеными.

Этот спор в науке еще не закончен, и рано делать какие-либо окончательные выводы.

Но советская наука установила несомненный факт, что «эгейцы», исконные обитатели бассейна Эгейского моря, вовсе не были вытеснены и полностью уничтожены пришедшими откуда-то извне «греками». Есть преемственность между эгейской и греческой культурой.

Нет сомнения в том, что дальнейшее развитие исторической науки полностью раскроет «эгейскую проблему».
К сожалению, до сих пор мы не можем прочесть ни слова на догреческом языке. Многочисленные критские надписи еще не расшифрованы. Если бы удалось их прочесть и восстановить язык, на котором они написаны, история Крита, Микен и Трои, вероятно, была бы нам сейчас известна гораздо лучше.

Характерно, что Эванс за тридцать с лишним лет опубликовал лишь небольшую часть найденных им надписей. Почему? Может быть, он надеется сам прочитать их и не хочет ни с кем делиться заслугой расшифровки языка Крита?

Как в этом отношении не похож был на Эванса Шлиман! Капиталист в личной жизни, он в науке переставал быть собственником. Он бывал счастлив, когда ему удавалось привлечь к своему любимому делу еще хоть одного ученого.

Можно себе представить, в какой ужас пришел бы Шлиман, если бы прочитал писания нынешних фашистских лжеученых, которые объявили микенцев «расой господ», а критян – «расой рабов», которые считают могучего героя народного эпоса – Одиссея – трусливым и немощным «представителем южной расы» в противоположность храбрым «северным германо-грекам» (?!) и, в довершение всего, начали бешеное наступление на «Илиаду» и «Одиссею» под лозунгом: «Гомер был… евреем»!

В 1900 году англичанин Артур Эванс стал раскапывать город Кносс на Крите. В земле был найден современный Микенам громадный дворец с «тронными залами», жилыми покоями, коридорами, лестницами, ванными комнатами. Стены дворца были покрыты чудесной фресковой живописью. Фрески изображали пирующих женщин, мальчика, собирающего цветы, вождя, гуляющего по полю, гимнастов, прыгающих через мчащегося быка, женщин, приносящих жертвы богам.

Во дворце из найденных поблизости могилах сохранились необычайно художественно выполненные вазы, изделия из золота и бронзы, много статуэток. Около трех тысяч табличек, покрытых надписями на неизвестном языке, нашел Эванс.

Вслед за Кноссом были найдены подобные же древние поселения на юге Крита, в Фесте, а затем и в ряде других мест: и на Крите, и на Кикладских островах, и на материке.

Теперь наука с несомненностью установила, что в бассейне Эгейского моря в «догреческие» времена существовала богатая и сложная культура. Историки называют ее эгейской, или крито-микенской культурой.

Уже четыре тысячи лет тому назад Крит был могущественной морской державой (Вот где разгадка фактов, объяснение которых Шлиман искал у финикиян,- она заключается в морском могуществе Крита), распространившей свое культурное и, вероятно, политическое влияние на весь бассейн Эгейского моря. Критяне вели торговлю с далеким Египтом и даже вступали в сношения с Месопотамией и со странами западного Средиземноморья.

Кносский дворец строился и перестраивался в течение ряда столетий. Археологам удалось расчленить различные периоды культурной жизни Крита. Эванс назвал их по имени мифического критского царя Миноса «минойскими» и различает три периода – раннеминойский, среднеминойский и позднеминойский.

Каждый из этих периодов разделяется на три подпериода. В общей сложности на Крите можно проследить развитие культуры от неолитической эпохи примерно до конца второго тысячелетия до нашей эры.

Соответственно и в Микенах и на Кикладских островах установлено это деление на периоды, помогающее изучить развитие общества и состояние производительных сил на различных этапах эгейской культуры, о существовании которой наука и не подозревала шестьдесят пять лет тому назад.

Более нижние города бесконечно древнее Микен. Раскапывая их, Шлиман частью разрушил своей траншеей, частью же засыпал землей подлинную Трою. До сих пор ученые не могут этого простить Шлиману. Но прав знаменитый историк античности Эдуард Мейер, писавший: «Для науки исключительно полезным оказалось антиметодическое стремление Шлимана докопаться до самого «материка». При систематических раскопках едва ли были бы открыты древнейшие слои, скрытые в холме, а с ними и та культура, которую мы называем собственно троянской». Мейер здесь подразумевает культуру так называемого «второго города» Гиссарлыка, относящего к третьему тысячелетию до нашей эры.

Такова цена «научной ошибки» Шлимана: он увел нас не в двенадцатый век до нашей эры, как сам предполагал, а примерно в тридцатый.

Но это еще не все.

Вообще Шлиман не раз приводил в восхищение слушателей своим мастерским чтением, особенно Гомера. Вирхов пишет: «Как повышался его голос, подобно голосу самого вдохновенного певца, чтобы выразительнейшим образом приблизить к слушателю не только значение, но и красоту стихов! Он имел лишь одного опасного конкурента: это была Софья. Часто она подхватывала нить песни там, где он останавливался, и ее воодушевление не меньше захватывало слушателя».

Вирхов не дождался конца путешествия: чрезвычайно занятый, он вскоре повернул назад. Шлиман же задержался в Александрии. Это знаменовало новое расширение интересов; за последние годы он глубоко увлекся античной поэзией – Эсхилом, Софоклом, Еврипидом, а также римской литературой. Он «влюбился» в Клеопатру (Клеопатра (69-30 гг. до н. э.) – последняя, царица птолемеевского Египта). По старинной египетской монете с профилем Клеопатры он заказал мраморный барельеф и повесил у себя над столом. А в Александрии он решил раскопать дворец Птолемеев.

Эти раскопки не входили, конечно, в его «большую программу» и поэтому были предприняты в скромных масштабах: тридцать шесть рабочих работали в течение двух недель. Найден был ряд интересных произведений искусства, в том числе мраморная женская голова, очень характерная, напомнившая Шлиману описание Клеопатры. По закону Шлиман должен был оставить все найденное в Египте, но с «головой Клеопатры» он расстаться не мог. Спрятав под полой мраморное изваяние, он счастливо избегнул зорких глаз надсмотрщиков, доставил свою драгоценную контрабанду в Александрию, а оттуда без труда увез ее в чемодане, как «ручной багаж».

Эта маленькая авантюра развеселила его. Перед отъездом из Каира он послал письмо старому мекленбургскому знакомому Русту (с Рустом он часто переписывался, избрав его объектом своих мрачноватых острот,- так, например, он долго уговаривал семидесятилетнего старика начать кататься на коньках). К письму были приложены фотографии, «которые, по-моему, представляют для тебя интерес – сфинкс, пирамиды, виды Каира, разносчик воды и великолепный египетский осел». Описав Русту мумию Рамсеса II, деяния Рамсеса, его победы, воздвигнутые им сооружения и его трудолюбие, Шлиман прибавляет: «А между тем он не больше тебя, с ног до головы 1 метр 72 сантиметра…»

Лишь о сути своей поездки, об основной ее цели Шлиман не написал ни слова: найденные на берегах Нила орнаменты, рисунки и посуда, казалось, имеют сходство с микенскими, но настолько неясное, что Шлиман чувствовал себя не вправе выступить с какими-либо обобщениями. Недоставало какого-то промежуточного звена. Кроме того, оставался открытым вопрос, кто, какой народ был «переносчиком» восточной культуры на греческую почву, через кого шла и поддерживалась эта связь. Несомненно, что это должны были быть мореходы, владеющие сильным флотом и опытом дальних путешествий. Финикияне? Только они пользовались в истории славой опытных моряков. Но ряд прежних разведок Шлимана в местах, связанных с именем финикиян – в Сицилии, у Мраморного моря, на побережье Эгейского моря,- не дали фактов, которые позволяли бы установить взаимоотношения между Микенами, Египтом и Финикией.

Вернувшись из Египта, Шлиман поехал на остров Киферу и там за какую-нибудь неделю откопал остатки древнейшего храма богини Афродиты – покровительницы острова. Об этом храме упоминают последовательно Гомер, Геродот и Павсаний. Еще один Гомеров гекзаметр получил реальное подтверждение. Но для решения основной задачи Кифера опять ничего не дала, как не дали позже предпринятые Шлиманом раскопки в Пилосе, на западном побережье Греции.

На следующую зиму Шлиман вновь вернулся в Египет, на этот раз вместе с Вирховым.

В развалинах древних египетских городов Шлиман тщательно собирал черепки разрисованной посуды, рассматривал орнаменты. Шлиману казалось, что он нащупывает связь с Микенами, но она оставалась неуловимой. Сколько сил, сколько лет понадобится, чтобы ее установить!

В городах и деревнях ему предлагали купить разные старинные вещи – посуду, папирусы, монеты, даже черепа. Но он не был египтологом и знал это. Не желая оказаться обладателем коллекции подделок, он не брал ничего: задача его была гораздо сложней, ее решение не зависело от случайно найденного предмета. Но встречавшиеся иероглифические надписи он тщательно срисовывал. Присматриваясь к изображениям зверей, он искал аналогий с богатым животным миром микенской живописи.

Он добрался до древнего города Вади-Хальфа, в преддверие второго нильского порога. По пути он осмотрел Фивы. Побывав в Абу-Симбеле, он пришел в восторг. Его, человека привычного к гигантским масштабам древних, потрясло зрелище Абу-Симбелского погребального храма и грандиозной гробницы Рамсеса II, высеченной в скале в XIII столетии до нашей эры, то есть примерно в то же время, когда создавался тиринфскиЙ акрополь. Из четырнадцати зал состояла эта гробница, из них одна – в семнадцать метров длины, шестнадцать ширины и двенадцать высоты! Перед входом в гробницу стоят четыре статуи Рамсеса – по девятнадцати метров высотой. Внутри гробницы – вечная темнота.

Путешественники входят сюда с факелами. Когда глаза привыкнут к темноте, надо подойти к стене и поднять факел над головой. Тогда из тьмы выступает роспись стен – поразительные по мастерству картины и орнаменты.

– Как же здесь работали художники – при свете факелов? – удивлялся Шлиман.- И кто мог увидеть их работу в такой темноте?

За 3200 лет краски абу-симбелских фресок не потеряли яркости. Шлиман пытался найти на стенах следы копоти от множества плошек или факелов – безуспешно.

Пришлось прийти к выводу, что либо в храме всегда было темно и «египетский труд» художников остался втуне, либо существовал какой-то неизвестный способ освещения храма. Ученые египтологи не смогли ответить Шлиману на этот вопрос.

Задумываясь о связи Микен со странами Востока, Шлиман неизменно наталкивался на Крит, лежавший на полпути между Грецией и Египтом. Где-то на острове должны были сохраниться памятники этой связи. Еще в 1877 году случайно были найдены – почти на поверхности земли-остатки какого-то мощного сооружения на месте древней столицы Крита – города Кносса. Шлиман был уверен, что на Крите археолога ожидает великая удача. Но сговориться с местными властями оказалось не так-то просто.

Кроме того, Шлиман чувствовал потребность отдохнуть и развлечься. Он слишком много работал последние годы. Ему пошел седьмой десяток, а в этом возрасте немногие могут похвастаться ежедневным купанием в море и верховой ездой. Он не признавал старческих недомоганий и считал безнравственным болеть. Но все чаще болели уши, мучил желудок, еще в молодости расстроенный голоданием, регулярно возвращались приступы малярии. Он стал раздражителен.