Письма к друзьям

Но, конечно, когда человек попадает в Париж впервые, ему действительно все кажется там противоестественным, грязным и тоскливым.

Но если уж Вы, в конце концов, не любите Париж, значит, Вы не любите прежде всего живопись и тех, кто прямо или косвенно занимается этим ремеслом, красота и полезность которого весьма сомнительны.

Однако согласитесь, что люди больные и сумасшедшие тем не менее довольно часто любят природу. Таковы художники. А ведь бывают и люди, которые любят всякое творение рук человеческих и, следовательно, даже картины.

Ты прекрасно делаешь, что читаешь Библию. Начинаю так, потому что долго не решался посоветовать тебе это. Однако, натыкаясь в твоих письмах на многочисленные цитаты из Моисея и св. Луки, я невольно сказал себе: «Ого, только этого ему не хватало! Теперь уж у него полный артистический невроз!» Да, невроз, ибо изучение Христа неизбежно приводит к неврозу, особенно когда – как это происходит со мной – дело осложняется еще выкуриванием бесчисленных трубок.

Библия это и есть Христос, так как весь Ветхий завет устремлен к нему как к вершине. На другом склоне этой священной горы располагаются св. Павел и евангелисты.

Господи, до чего же скудна человеческая история! Выходит, на свете только и были, что эти евреи, объявившие нечистым все, что не от них. Почему другие народы, жившие под тем же могучим солнцем Востока, – египтяне, индусы, эфиопы, вавилоняне, ниневийцы – не оставили нам столь же тщательно написанных анналов? Как бы то ни было, изучение Библии – прекрасное дело; к тому же умение читать все равносильно неумению читать вообще.

Но Библия дает нам столь горькое утешение, что повергает нас в возмущение и отчаяние: она в полном смысле слова разрывает нам сердце своей безграничной мелочностью и заразительной исступленностью; утешение, которое скрыто в ней, как ядро в твердой скорлупе, как горькая макоть, – это Христос.
Фигуру Христа, как я себе ее представляю, умели писать только Делакруа и Рембрандт; после них пришел Милле и написал… доктрину Христа.

Все остальные вызывают у меня легкую улыбку – конечно, с точки зрения религии, а не живописи. Примитивы: итальянские – скажем, Боттичелли, фламандские – ван Эйк, немецкие – Кранах – всего лишь язычники, которые интересуют меня в том же плане, что греки, Веласкес и множество прочих натуралистов.

Христос – единственный из философов, магов и т. д., кто утверждал как главную истину вечность жизни, бесконечность времени, небытие смерти, ясность духа и самопожертвование как необходимое условие и оправдание существования. Он прожил чистую жизнь и был величайшим из художников , ибо пренебрег и мрамором, и глиной, и краской, а работал над живой плотью.

Точно так же Рембрандт пишет и ангелов. Он делает портрет самого себя – беззубого, морщинистого старика в ночном колпаке, он пишет с натуры, по отражению в зеркале. Он грезит, грезит, и кисть его начинает воссоздавать его собственный портрет, но уже из головы, не с натуры, и выражение становится все более удрученным и удручающим. Он опять грезит, грезит, и вот, не знаю уж, как и почему, – не так ли это бывало у родственных ему гениев – Сократа и Магомета, – Рембрандт пишет позади этого старца, схожего с ним самим, сверхъестественного ангела с улыбкой à la да Винчи.

Вот тебе художник, который размышляет и работает по воображению, а я начал с того, что по характеру своему голландцы не способны ничего выдумать, что у них ни воображения, ни изобретательности.

Я алогичен? Нет.

Рембрандт действительно ничего не выдумывал – он просто знал и чувствовал рядом с собой и этого ангела, и этого странного Христа.

В рисовании, равно как в живописи, я иногда умею схватить кое-что основательное и полезное, и притом схватить крепче, чем ты полагаешь, друг. Но я всегда делаю то, чего еще не могу сделать , для того чтобы научиться это делать… Впрочем, мне надоела эта тема. Поэтому я закончу, сказав, что у художников, которые пишут крестьян и простых людей, трудная работа и что они поступили бы мудро, перестав ссориться и, по возможности, подав друг другу руки. В единении – сила, и бороться мы должны не друг с другом , а с теми, кто даже теперь препятствуют идеям, которые отстаивали Милле и другие новаторы прошлого поколения. Для нас нет худшей помехи, чем эта роковая междоусобная борьба.

Что же касается нас с тобой, то давай прекратим ее: ведь у нас одна и та же цель.

Мое заветное желание состоит в том, чтобы при всем различии между нами твои и мои усилия шли параллельно , а не в противоположных направлениях. Поскольку я замечаю, что в основных тенденциях и в принципе у нас есть много общего и что так, думается мне, будет и впредь, твоя критика в целом – если ты относишь эту критику ко мне – несовместима, на мой взгляд, с характером твоей собственной работы.

Общее у нас то, что мы ищем наши сюжеты в гуще народа; кроме того, нас объединяет желание черпать материал для этюдов из жизни, независимо от того, рассматриваем мы этюды как цель или как средство. Это означает, что у нас с тобой много общего. А в том, что мы решительно противоположны друг другу в отношении техники рисунка или техники живописи, я отнюдь не уверен. Во многом, не отрицаю, ты обогнал меня; тем не менее я считаю, что ты ушел не слишком далеко.

Как бы то ни было, при наличии искреннего к тому стремления и доброй воли мы можем быть полезны друг другу, можем поддержать друг друга, а поскольку в единении сила, я нахожу желательным, чтобы мы остались друзьями.