Binding 13

Было это накануне Дня святого Стефана [18], через десять дней после операции. С самого утра я скулил от жалости к самому себе. А парни без конца слали мне эсэмэски и спрашивали, приду ли я в паб. Поэтому, улегшись в кровать, я включил порнуху, чтоб утешиться.
От голых сисек актрисы мой член пробудился.
Чувствуя легкий дискомфорт, я тем не менее порадовался, что он сохранил работоспособность, и начал дрочить, стараясь не касаться швов в паху.
Двух минут хватило, чтобы понять, какую жуткую ошибку я совершил.
Жуть началась перед самым оргазмом.
Яйца сжались, как всегда бывало, когда кровь устремлялась к головке пениса, однако мышцы бедер и паха свело судорогой, и не в хорошем смысле.
По телу разлилась жгучая боль, такая сильная, что я издал дикий крик и выблевал содержимое желудка прямо на постельное белье.
Такой боли я не испытывал никогда в жизни.
Единственный способ это описать — как будто меня без конца лупили по яйцам и одновременно тыкали в член раскаленным прутом.
А на экране актриса с силиконовой грудью уже громко вопила: «Глубже! Сильнее!» — ее вопли возбуждали и лишали всех шансов избавиться от стояка.
Я рухнул с кровати и на четвереньках пополз к телевизору с намерением заехать кулаком по экрану.
И тут в комнату ворвалась мама.
Кончилось тем, что ей пришлось помогать мне одеться, и в процессе, понятно, мне досталось и за стояк, и за порнуху. Потом она отвезла меня в больницу, где врачиха отчитала за «вред, причиненный самоудовлетворением».

Когда говорят неправдоподобно хорошие слова, они часто неправдой и оказываются.

— Ты там теребишь с тех самых пор, как мы сели в машину, — ляпнула я.
— Господи! — прошипел Джонни, с ужасом глядя на меня.
Я сразу пожалела о выбранных словах и дала задний ход:
— То есть теребишь не в том смысле. Разумеется, не теребишь, а...
— Пожалуйста, помолчи, — взмолился Джонни, подняв руку.
Я кивнула и закрыла рот.

— Шаннон.
Голос Джоуи отвлек меня от мыслей.
Я не повернулась к нему.
И не ответила.
— Ты меня слушаешь? — спросил брат.
Я вяло кивнула, продолжая смотреть на ненавистную машину.
— Когда он в следующий раз вздумает тебя бить, я хочу, чтобы ты дала отпор.
Я сжалась.
— Ты меня слышишь?
Я кивнула.
— Шаннон, если он снова дотронется до тебя, хватай самый острый нож, какой попадется, и вонзай ему прямо в сердце.
Шмыгая носом, я повернулась к брату:
— А ты не вернешься?
Джоуи молча смотрел на меня, и в глазах у него стояли слезы.
— Не могу, — прошептал он, и по щеке брата покатилась слезинка. — Если я вернусь в этот дом, я убью их обоих.
Он говорил правду, я читала это по его лицу, и тогда я отстегнула ремень безопасности и открыла дверцу.
— До свидания, Джоуи, — оцепенело прошептала я, вылезла из машины и пошла в дом.

— И о твоих намерениях, дорогой, — ответила мама.
— Моих намерениях?
Что-о-о-о?
— Знаю, у вас все еще только начинается, и до того, о чем я хочу поговорить, вам обоим еще далеко, но важно, чтобы ты знал об этом сейчас.
— О чем? — насторожился я.
— О сексе, любовь моя.
У меня отвисла челюсть.
— Почему ты меня не слушаешь? Почему меня больше никто не слушает?
— Знаю, несколько лет назад отец говорил с тобой о пестиках и тычинках. — Мама опустила руку мне на плечо и повела к столу, явно снова ничего не услышав. — Но, учитывая последние события, я подумала, что нам неплохо поговорить об этом. Просто чтобы ты ясно понимал, как важно не торопиться в таких делах.
— Последние события? — Я опустился на стул и посмотрел на маму. — Никаких таких событий в моей жизни не было. И говорить не о чем.

— Да девственник я, — продолжал повторять я, пока мама заливала слезами мой школьный джемпер. — Я берегу себя для брака.
— Это все регби, — всхлипывала она, сжимая в кулаке джемпер. — Это проклятое регби всему виной!
— Чему?
— Что ты потерял невинность! — прошипела мама. Она взглянула на меня и снова залилась слезами. — Парни, с которыми ты играешь, гораздо старше тебя, они-то и сбили тебя с пути.

— Хочу тебя обнять. — Она закинула ногу поверх моей. — Ты не против?
Не делай этого.

Зажмурив глаза, я медленно дышал и старался восстановить контроль над собой. Я рисовал в воображении самые несексуальные картины: от покойной бабушки, да благословит Господь ее душу, до Гибси в женской одежде.

Шаннон «как река». Согласна ли ты быть моим другом?
Ниже — два квадратика.
Над одним стояло «да», над другим — «нет».
Внутри квадратика «да» он нарисовал веселый смайлик.
Внутри квадратика «нет» — грустный.
В нижней части страницы были слова «Подписи сторон». Справа шла не совсем прямая линия, над которой Джонни поставил свою подпись. Ниже он провел еще одну, для моей, и добавил дату: «10 января 2005 года» — мой первый день в Томмене.

Потрясающие.
Его губы были такими нежными.
А тело — таким крепким.
Он так приятно пах.
Он был таким вкусным.
Я тонула в чувствах.

— Сынок, тебе сделали операцию, — сообщил отец.
— Блин, — прохрипел я. — Мой член на месте?
— Никуда не делся, — фыркнул отец.
— А яйца?
— Тоже. И все в рабочем состоянии.
— Слава богу, — судорожно выдохнул я.

— Да, Джонни, в ближайшие часы света не будет.
— Ты уверен, что член у меня на месте? — Я двинул ногами, но они не слушались. — Пап, я люблю свой член. Я буду плакать, если его нет.
— Большинству парней нравится эта часть их тела, — усмехнулся отец. — Честно, все на месте.
— Проверь за меня, пап, — промямлил я, голова адски кружилась. — Хочу убедиться.
Я услышал тяжелый отцовский вздох, затем почувствовал, как приподнялось одеяло.
— Ну, все на месте, — заверил меня отец и вновь опустил одеяло.
— Пап, он больше не работает, — простонал я. Тело казалось пустой оболочкой. — Я его сломал.
— Врачи все починили, — успокоил отец. — Он скоро заработает снова.
— И сможет встать?

— Скажи, что любишь меня, — попросил он.
— Джонни.
— Скажи.
— Джонни, я люблю тебя, — прошептала я, сделав несколько успокоительных вдохов.
— Охрененно, спасибо, — простонал он, облегченно выдохнув.
— Ты этого не вспомнишь, — дрожащим голосом добавила я. — Но я буду помнить.
Только поэтому я говорила ему правду.

— Если это любовь, тогда это ты, — ответил он, пытаясь уложить меня рядом с собой.
— Да? — спросила я, укладываясь набок и стараясь не потревожить его ноги.
— Ты, — сонно пробормотал он, опуская тяжелую руку мне на плечи.
— Я что? — прошептала я, кладя руку ему на живот и устраиваясь у него под боком.
— Ты любовь. — Он удовлетворенно вздохнул. — Оставайся со мной.
Всегда.

— Что же ты наделал, Джонни? Как ты мог так рисковать собой? — Отец покачал головой и судорожно выдохнул. — Нет слов, чтобы описать наше опустошение вчера, когда нам позвонили. — Он подался вперед, сцепив пальцы. — Каково нам было узнать, что наш мальчик рискует своим здоровьем и будущим и это длится несколько месяцев подряд?
— Пап, прости меня, — пробормотал я, стыдливо опустив плечи.
— Мне не нужны твои извинения, — ответил отец, но в его тоне не было ни намека на гнев. — Мне нужно твое понимание. Нужно, чтобы ты прекратил гнаться за своей мечтой и понял, что ты живешь прямо сейчас, каждый день.
— Пап, но я так сильно этого хочу, — признался я, кусая нижнюю губу.
— И я хочу того же, — ответил он. — Джонни, я хочу, чтобы ты стремился к своим мечтам, чтобы все они осуществлялись. Я хочу, чтобы исполнилось каждое твое желание. Но мне нужно, чтобы ты все это делал в здравом рассудке. — Он снова подался вперед и долго смотрел на меня. — Сынок, даже лучшие порой падают. Но определяет тебя то, что ты делаешь после падения, твои дальнейшие действия: четкие, просчитанные, логичные.

Мама только что уничтожила мой мир.
Она подошла к нему.
Он нас избивал.
Терроризировал.
Издевался.
А она беспокоилась о нем.
Она выбрала его.
Наша собственная мать.

— А теперь вот что, — заявил Джоуи, вставая перед нами и загораживая нас от родителей. — Или ты, — он указал на маму, — все-таки отыщешь в своем ледяном сердце материнский инстинкт и выгонишь отморозка навсегда, или я забираю детей из этого дома, и они больше сюда не вернутся.
— Джоуи, — всхлипнула мать. — Прости...
— Нечего извиняться, — перебил ее брат. — Защити своих детей и прогони его.
— Джоуи, я...
— Выбирай, мама, — потребовал Джоуи, сверля ее глазами. — Он или мы?