Он упал на траву…

Митя Королёв работает декоратором в театре и влюблён. Его не призвали в армию из-за хромоты, но он тогда не очень и расстроился. Он же не знал, что будет война. А теперь его не берут на фронт, но, как всех немощных, отправляют рыть окопы под Москвой. Осень 1941-го, враг совсем рядом, волна немецкого наступления докатилась и до свежевырытых окопов, и до народных ополченцев, у которых ни оружия, ни навыков войны - одни лопаты… *** "В эту страшную минуту мы, наверно одновременно с Лёшкой, увид...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,3

221 оценка

5
52%
4
34%
3
11%
2
2%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 260Хотят прочитать 245

Рецензии

Аноним3 января 2023 г.
Герой книги - обыкновенный молодой москвич, которого по состоянию здоровья не взяли в действующую армию. Но желание защищать свою Родину подталкивает его к решению идти в ополчение, так как на дворе 1941 год и враг рвётся к Москве.
Весь незатейливый сюжет крутится вокруг судьбы главного героя, в котором во многом воплощены события и факты жизни того времени самого писателя, а вместе с этим и жизни других многочисленных ополченцев, выстраивающих оборонительные рубежи на подступах к столице.
Нехитрая, но тяжелая работа, день, сотканный из трудностей, которые необходимо преодолеть, первое столкновение с врагом и потери товарищей, ставших за несколько дней близкими и родными, возвращение пешком домой и желание записаться в партизанский отряд - всё здесь находит отражение.
Как рассказ очевидца - это, пожалуй, самое ценное здесь. В остальном, книга слишком прямолинейна, местами неуклюжа, без особых стилистических и литературных изысков, но тем не менее прочитать о том времени и событиях из первых уст, прочувствовать эмоции человека, оказавшегося в таких условиях, безусловно важно и ценно.
Читать далее
78
759
Аноним24 августа 2023 г.
Дениска в ополчении
на дворе стоял октябрь, проклятый октябрь сорок первого года, такой несчастливый для нашей земли.
Как и многие читатели, я связывала имя Виктора Драгунского лишь с «Денискиными рассказами», поэтому было любопытно узнать, о чем автор пишет в данной автобиографической повести. И книга оправдала мои ожидания: я словно встретилась со старым другом, с первых строк почувствовав расположение к главному герою. И пусть к знаменитому Дениске эта история не имеет никакого отношения, но все же Митя Королев чем-то напоминает того мальчика, только уже подросшего, девятнадцатилетнего, это такой же искренний, в чем-то наивный, глуповатый, но добрый и светлый юноша. Драгунский с первых же строк заставляет читателя сопереживать, ведь как не пожалеть персонажа, который столкнулся с предательством любимой женщины и столь одинок, что провожать его в ополчение практически некому.

У неё были прекрасные тонкие руки, и она не посмотрела, что я хромой. Нет, она не посмотрела, не сказала «негоден». И когда я сказал ей вчера, что ухожу в ополчение, она упала головой на гримировальный столик и заплакала. Она здорово плакала — я поверил. И как она спокойно предала меня сегодня. Как это у неё просто получилось. Обещала прийти и не пришла, только и всего. Мило и грациозно…
Писатель показывает нам последние дни лета 1941 года, когда требовалось строго соблюдать светомаскировку, выходить на крыши для ночных дежурств ПВО и многие мужчины, не попавшие в армию, испытывали неловкость, находясь в тылу.
Вот и Митя, из-за своей хромоты признанный негодным, с радостью записывается в ополчение и отправляется в Подмосковье рыть окопы.

…А потом началась война. Я узнал, как бомбили Брест и Киев и как гибли тысячи людей. В это время начали бомбить и нас, Россию залило кровью, и я не находил себе места. Я пошёл в военкомат, но меня не взяли, и это было хуже всякого оскорбления. Я был обречён на тыловое прозябание, я не находил себе места и метался по городу в поисках возможности попасть на фронт.
Эта вера держала меня на поверхности, а то бы давно бросился с Крымского моста в реку. Я тоже продолжал искать своё место в этой войне и однажды услышал, что набирают людей в ополчение, рыть окопы в Подмосковье. Я быстро всё разведал, вцепился в глотку райкомщикам, и тут уж я своего не упустил, я своего добился, и меня зачислили. Нельзя рассказать, как я обрадовался, что хоть куда-нибудь годен. Я первый из театра уходил туда, ближе к войне, артисты ещё только сколачивались в агитбригады или готовили репертуар для раненых бойцов, чтобы выступать перед ними в госпиталях. А в действующую армию, так сложилось, у нас пока никого не взяли.
На крыше уже сидел дядя Гриша — дворовый водопроводчик, мой напарник по посту ПВО. Брезентовые рукавицы, щипцы и ящик с песком были в полном порядке — мы с дядей Гришей считались лучшими дежурными. Мы гордились этим, особенно дядя Гриша, он был в нашей паре начальником.
— Воевать нужно, — сказал Тележка. — Вам понятно? Нужно воевать, а мы что? Грыжевик да хромой, младенец да старик, да изжога…
— Не скажи, — сказал Степан Михалыч. — Ты, может, и грыжевик, а я изжога, а мы всё равно дело сделаем. Мы своё дело сделаем. Не скрыпи, Телега.
— Я не скриплю, — сказал Тележка. — Не в том дело, Просто хочется дать больше, чем можешь, понял?
Мы рыли землю, мы копали, мы строили рвы, эскарпы и контрэскарпы… Как мы хотели, чтобы здесь, о сделанные нами укрепления, споткнулся и сломал бы свои омерзительные лапы коричневый паук! В этом был смысл работы, в этом была цель нашей жизни, и нас нельзя было остановить. Это было вдохновение. Потное, алчное до успеха, до осязаемых результатов.
Горько это было, сказать нельзя как. Оторванные от мира, от близких, без газет, замёрзшие, плохо оснащённые и безоружные, мы готовы были работать, работать, работать — только бы увидеть в глазах командира светлый отблеск успеха, услышать в его голосе торжествующий отзвук первых побед.
Это-то и терзает. Драться же хочется, драться! Разгромить его в порошок, в пыль, в тлен и прах, чтобы кончить раз и навсегда. А где оружие? Я вас спрашиваю, где оружие, ну?
— У армии есть оружие, — сказал Степан Михалыч. — Не робь, Серёга!
— Да я тоже хочу, пойми ты! Я что, рыжий, да?! — Серёжа кричал как безумный.

Митя Королев при всей своей простоте весьма интересный персонаж, он переживает любовную драму и новое чувство, которое, хоть и не может вытеснить прошлую привязанность, все же весьма скрашивает его трудовые будни, наполняет душу теплом и трепетом. Но при этом все выглядит весьма невинно и совсем не тянет осуждать юношу, который внушает пустые надежды деревенской девушке.

Девочка разогнулась, обернулась к нам лицом, и тут у меня похолодело в груди. Передо мной в стареньком рваном полушубке стояла васнецовская Алёнушка. В руках её был кнут, и она тяжело дышала, платочек висел на шее, держась одним концом. Так вот она какая стала, когда подросла! Мастер, написавший её у ручья, наверно, не знал её дальнейшей судьбы, вот почему так задумался он вместе с нею тогда. Теперь Алёнушка уже заневестилась, ей можно было дать на вид лет шестнадцать, и как же была она красива, передать нельзя!
Никогда ещё ни с одной женщиной или девушкой я не чувствовал себя так легко, как с Дуней. Мне с ней и говорить было легко, и дышать легко, я ей рассказал про больницу, и даже это мне с ней было легко. Такого ещё ни разу в моей жизни не случалось. Не рассказал бы я этого Вале — внутри затормозило бы. Она назвала бы меня сентиментальным, но это не сентиментальность. Нет. Чувства ведь всё-таки есть? Бывает тебе грустно или нет? Вот тут-то и нужно, чтоб тебе попался такой человек, как Дуня… Но это редко бывает, я таких не встречал.Я вообще до Вали никого не встречал, у меня, кроме Вали, никаких романов не было.
Будут в книге описаны и дружеские отношения в коллективе, ведь Митя тянется к людям, ищет себе опору среди новых товарищей. Будет тут и антигерой, но, как и в детских книгах про Дениску, он окажется совсем неплохим малым, ведь он «свой», не какой-то фашист.

— А ну, больше жизни, лопатные герои, — закричал нам Каторга. — Что вы там затухли? Жизнь продолжается! Давайте спляшем! — И он топнул двумя ногами, и грязь, как фейерверк, брызнула из-под его перевязанных верёвками бутс. — Что?!! Или мы уже не советские?! А? Неужели мы скиснем из-за этого летучего д.р.ма?! —
Он заплясал в грязи, этот чёртов проходимец, этот непонятный человек с кривым носом, заплясал с ужимками и «кониками», по всем правилам одесского шика, и открылся нам в эту стыдную минуту нашей слабости чистой и прекрасной своей стороной.
И, конечно, так как эта книга о военных временах, тут будут горькие потери, неожиданная смерть, растерянность из-за подступающего врага, беспомощность и вера в солдат, которые должны остановить волну нападающих, спасти тех, кто оказался под гнетом оккупантов.

— Давай, Мотя, — негромко сказал он. — Послухаем наши дела…
Да, плохие вести читал нам свежим певучим голосом Мотя Сутырин, плохие, не дай бог. Каждое слово сводки резало нас как ножом, било безменом по темени, валило с ног.
«Оставили». «Отступили». «Отошли». «Потеряли». И это всё мы должны были слышать про нашу армию, про нас? А немцы, значит, гуляли по нашим полям, они топали и свистели, жгли что ни попадя и пытали комсомольцев?! И всё это мы слышим наяву, не в кинофильме, не в старой книжке про гражданскую войну, а сегодня, сейчас, под Москвой, мы, живые, стоим и слушаем это, засунув руки в карманы?!! Это было невозможно, нельзя, нельзя понять…
— «В деревне Дворики, — читал Мотя, — фашистский ефрейтор изнасиловал четырнадцатилетнюю Матрёну Валуеву…»
Надо было спасаться, бежать от верной и бесполезной смерти, дорваться до Москвы, получить оружие и вернуться, вернуться во что бы то ни стало! Нельзя было оставлять эти места — в эту землю была вбита наша душа, наша вера в победу, слишком близкие люди остались там за нашими плечами у домика с красным флагом.
Меня всего жгло. Слава богу, никто не видел, как мы шли вдвоём с Лёшкой и ревели.
Ах, горько так идти по своей земле среди бела дня, идти и знать, что ты идёшь не по своей воле, не гуляешь, не грибы собираешь, нет, ты бежишь, скрываешься, спасаешь свою жизнь от злого и наглого осквернителя, и нельзя тебе остановиться и принять бой. Горько так идти, никому не пожелаю, трудно!
Я пел эту песню и видел свою Дуню, ненаглядную свою Дуню, родимую свою, которая осталась там, в Щёткино, за мостиком, в своём проулке, её сейчас, верно, ломают и гнут, и крутят руки, и бесстыдно рвут её платье, и хрустят её косточки. И я видел маленького Ваську, как бьют его пахнущую воробьями головёнку об угол сарая. Я видел Вейсмана, как его сжигают живьём, и я видел распятого дядю Яшу, и лежащего на деревенской улице мёртвого Серёжу, и мёртвую девочку Лину…
Я ничего не мог с собой поделать. Я сидел у дерева, и рядом со мной холодела живая человеческая золотинка, мой друг, мой товарищ, мой брат Лёша. А я не мог встать и похоронить его, оказать ему последнее уважение.
Солдаты проходили мимо нас. Лица их были чисты и строги. Мне хотелось побежать с ними рядом и показать им дорогу на Щёткино, и сказать на ходу каждому из них, чтобы они шли скорее, и дрались беспощадно, и спасли бы мою Дуню, перед которой я виноват без вины, и спасли бы всех наших, которые ждут их сейчас, призывают и кличут. Солдаты шли мимо нас, и я не успел побежать за ними, потому что вдруг понял, что не нужно мне делать этого, солдаты всё знают сами. Они сделают своё дело во что бы то ни стало, у них такое же сердце, как моё, и бедное сельцо Щёткино для них Родина, и Дуня для них тоже Сестра и Любовь.
На чистых сверкающих скамейках и на чистом сверкающем полу, под чистыми сверкающими занавесками сидел измазанный наш, усталый, измученный и голодный народ. Странно было знать, что это те же самые люди, которые так недавно ехали сюда такие чистые, сытые и здоровые. Но это были они, те же самые, и вид у них был отработанный, они смахивали на отходы, на второй сорт, потому что горе и обида иссушили их за одни сутки. Но я-то хорошо знал, что этот народ не сдался, нет, не сдался! Просто мы все ехали перезаряжаться.
Подводя итог, рекомендую данное произведение не только поклонникам автора, но и любителям исторической литературы. Произведение легко читается и позволяет погрузиться в атмосферу тревожной осени 1941 года, а послесловие кратко познакомит читателей с ситуацией на фронте и историей обороны Москвы, предоставит фотографии тех лет.

Самым большим бомбоубежищем Москвы стал метрополитен: «…после того как поезда заканчивали свой бег по тоннелям, в половине девятого вечера, в метро пускали детей и женщин с детьми до двенадцати лет. Ночевать в метро было надёжнее, чем дома… Взрослым „Правила“ запрещали вечером и ночью, до сигнала воздушной тревоги, входить в метро. Нарушителям грозил штраф… однако, войдя в метро с вечерней бомбежкой, многие оставались в нём до утра. Ночевали москвичи в тоннелях на деревянных щитах, которые укладывались на рельсы. На платформах и в вагонах разрешалось оставаться только детям и женщинам с детьми до двух лет…»
К сентябрю в дивизии народного ополчения стало поступать и современное оружие — например, Ленинская дивизия получила около 200 автоматов, более 200 пулемётов, 33 орудия калибра 76 мм, двенадцать 88 мм и пятнадцать 55-мм миномётов. В 60-й дивизии появились даже танки — 15 лёгких плавающих Т-37, Т-48 и Т-40.
К началу октября дивизии ополчения были оснащены примерно так же, как другие соединения Красной Армии. Общими были и изъяны — не хватало средств связи, автотранспорта. Вовсе отсутствовала артиллерия крупных калибров.
13 октября отдан приказ об эвакуации Большого и Малого театров, МХАТа и театра им. Вахтангова. И, наконец, 15 октября Государственный комитет обороны принимает «Постановление об эвакуации из Москвы иностранных дипломатических миссий и высших государственных органов СССР»:
Подъехав к столице, мы увидели группы рабочих, которые останавливали легковые машины, выезжавшие из Москвы, и переворачивали их в кюветы. Честно говоря, я с радостью смотрел на то, что делают рабочие, и даже подбадривал их. В легковых машинах сидело разного рода „начальство“, панически бежавшее из столицы… Оставив солдат навести порядок и назначив старшего, я поехал дальше. В Ставке доложил, что делается на дороге из Москвы, и о мерах, которые пришлось принять…“
Отношение к „беглецам“ характеризует приведённая Л.Б. Беленкиной частушка: „…народ придумал, что будто бы фашисты сбрасывают листовки с текстом: „Дорогой товарищ Сталин, мы Москву бомбить не станем, полетим мы за Урал и посмотрим, кто удрал““.
Военный совет армии и командование дивизии поручили танкистам оборону каменного моста и весь участок справа и слева от него, длиной около четырёх километров. Танки по башню были зарыты в землю. Экипажи жили в землянках под танками. Такие убежища могли сделать люди, которые решили стоять насмерть…»
Ранним утром 4 января над городской площадью взвился красный флаг. Но оккупация нанесла Боровску невосполнимый ущерб. За два с половиной месяца более тысячи жителей были убиты или угнаны в неволю. Один из освободителей Боровска вспоминал: «Наряду с могилами техники врага мы видели и другую картину, которую забыть никак нельзя… На площадь были согнаны жители города — женщины, дети, старики, построены в колонны и тут же расстреляны.
Поклонникам же аудиокниг рекомендую аудиоверсию, она отлично сделана.
Читать далее
74
10,6K
Аноним5 марта 2021 г.
Повесть совсем небольшая, без большой концентрации всевозможных событий, без графических описаний ужасов войны, однако некоторые моменты — пронзительно-страшные и без детализации, весь ужас в этих широких мазках внезапных трагических событий, в недосказанности, за которой таится ужасное. Вот главный герой только познакомился с девушкой, непоседливой и заботливой, какой могла бы быть младшая сестренка из зыбких фантазий, а вот, тем же вечером, эту девушку, синюю, со слетевшей туфелькой, несут на носилках без осторожности и спешки — уже нет смысла в подобных действиях. Или же минуту назад герой строил с товарищем планы, наивные и оптимистичные, а потом друг упал на траву и больше с неё не встал. И именно внезапность и жестокая несправедливость происходящего угнетают особенно сильно: им бы ещё жить и жить.
При этом данная повесть позволяет взглянуть на героизм бытовой, на несколько наивные, но непоколебимые стремления людей, которые по состоянию здоровья не смогли попасть на передовую, но всячески пытаются внести вклад в общее дело, в противостояние страшному врагу. Поэтому как вчерашние мальчишки, вроде главного героя повести, так и уже взрослые мужчины рыли окопы — восемнадцать часов труда при любых погодных условиях. И не труд пугал, не условия, а перспектива быть отправленным обратно, ничего не сделать, не принести пользы совсем. В повести удивительным образом сочетаются и высокие, пусть наивные мечты о ратных подвигах, и реализм — неприкрытый, суровый, где кривая лопата не спасает от автоматной очереди. Он же промельком показывает картины насилия. Всё-таки повесть скорее для подростков, чем для детей.
Единственное, что несколько оттолкнуло меня, — любовные похождения главного героя. Точнее я не уловила, в чем же их смысл и сюжетная ценность. То он любил какую-то поверхностную актрису, которая его стыдилась и заботилась о том, чтобы их не видели вместе, то крестьянскую девушку, с которой ночи проводил, но "своей женой не сделал", так как периодически возвращался к мыслям об актрисе. Если нужно было показать, что в деревне у героя были близкие люди, то хватило бы мальчика (сцены с ним очень трогательные и грустные).
Читать далее
63
789

Все рецензии

Цитаты

Аноним18 мая 2013 г.
Во дворе стояла та особенная тишина, которая часто бывает в приемных больниц, когда человек знает, что ложиться на операцию нужно, тут ничего не поделаешь, и все это на пользу, во имя здоровья и, может быть, самой жизни. А все-таки внутри у тебя сиротливо, и боязно тебе, и торжественно. Близкие люди смотрят на тебя с любовью и страхом, с надеждой. И ты сам ощущаешь, что ты уже не с ними, а там, за чертой, ты сел на пароход, плывущий в неведомые суровые края, низко и протяжно запел гудок, швартовы отданы, судно отваливает от дебаркадера, и на берегу осталась твоя прежняя милая жизнь с васильками и веснушками. По мере того, как пароход выходит на середину реки, струна, связывающая тебя с берегом, натягивается все туже, становится все тоньше, и от этого больно, но ты знаешь, что струна эта не лопнет никогда, она только истончается от расстояния и времени, и пронзительней делается боль.
Читать далее
9
1,5K
Аноним24 августа 2023 г.
Маленький Васька играл в чурочки возле холодной печи. Я сел к окну и подозвал его и отдал ему два кусочка сахару, они лежали у меня в кармане — я ещё утром припас. Васька снова сел на пол, босые его ножки, грязные и твёрдые на подошвицах, были раскинуты. Он поел сахару, глядя на меня неотрывно. Дело это было минутное, и Васька обтёр мокрые руки о женское лиловое трико, в которое был одет. Подошёл ко мне и приткнулся у колена, и искательно погладил мой сапог.
— Ты, Митька, всегда носи мне сахару, — сказал он.
— Ладно, — сказал я, — а где мама?
— Пошла. Сказала, чтоб я не баловался.
Я взял его под локотки, поднял эти полфунта рёбрышек и посадил на колени. Он стал смотреть в окошко. Я понюхал его всклокоченную головёнку. Пахло воробьями. Под моей рукой билось маленькое сердце, билось гораздо чаще, чем у меня. Мы сидели так с Васькой и молчали. Он пригрелся у меня на коленях, растаял, притих и, видимо, боялся, что я взял его ненадолго, сейчас снова уйду и оставлю его на весь день. Поэтому он затаился, как мышонок, — не хотел спугнуть меня, боялся шелохнуться, чтобы не напомнить мне о моих непонятных взрослых делах.
А я снова думал, что если я люблю этого Ваську и всех других, таких же, кто сиротливо сидит один на полу в грязи, у холодной печи, то чего же я здесь сижу, надо идти, идти, идти на большую войну и сделать что-то большее, чем я делаю сейчас. Опять заскрипела душа, заныла гордость, и долг застучал кулаком в сердце.
Читать далее
8
188
Аноним6 июля 2013 г.
— Воевать нужно, — сказал Тележка. — Вам понятно? Нужно воевать, а мы что? Грыжевик да хромой, младенец да старик, да изжога…
— Не скажи, — сказал Степан Михалыч. — Ты, может, и грыжевик, а я изжога, а мы все равно дело сделаем. Мы свое дело сделаем. Не скрипи, Телега.
— Я не скриплю, — сказал Тележка. — Не в том дело, Просто хочется дать больше, чем можешь, понял? Больше и еще в два раза больше.
— Это-то я понял, как не понять. Это в тебе душа горит, рвется душа! Это понятно, это я вижу!
8
1,1K