Котлован. В прекрасном и яростном мире

Прушевский хотел это знать уже теперь, чтобы не напрасно строились стены его зодчества; дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою жизни, которая названа однажды душой. Он боялся воздвигать пустые здания — те, в каких люди живут лишь из-за непогоды.

— Тебе, Вощев, государство дало лишний час на твою задумчивость — работал восемь, теперь семь, ты бы и жил молчал! Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?

— Без думы люди действуют бессмысленно! — произнес Вощев в размышлении.

Неси мне мамины кости, я хочу их!

– А ты знаешь Ленина?
– Не знаю, – ответил Суфьян. – Я слышал один раз это слово от прохожего, он говорил, что оно хорошо. Но я думаю – нет. Если хорошо – пусть оно явится в Сары Камыш, здесь был ад всего мира, и я здесь живу хуже всякого человека.

...и ему жалко стало, что его потерянная подруга и многие нужные люди обязаны жить и теряться на этой смертной земле, на которой еще не устроено уюта.

"—Но ведь я не знаю её лица! Как же нам быть, товарищ Чиклин, когда она придёт?
—Ты её почувствуешь и узнаешь - мало ли забытых на свете! Ты вспомнишь её по одной своей печали."

был слишком опытен в руководстве отсталыми, чтобы раздражаться.

Наутро она встала, умылась, прибрала постель, подмела комнату и сказала: «Опять надо жить!»

Макар [...] изобретал всякие вещи, но души не касался, а это оказалось для здешнего народа главным изобретением...

Разные сны представляются трудящемуся по ночам — одни выражают исполненную надежду, другие предчувствуют собственный гроб в глинистой могиле; но дневное время проживается одинаковым, сгорбленным способом — терпеньем тела, роющего землю, чтобы посадить в свежую пропасть вечный, каменный корень неразрушимого зодчества.