Преступление и наказание. Том 1

Уверенность, что всё, даже память, даже простое соображение оставляют его, начинала нестерпимо его мучить.

Страх охватывал его все больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства.

Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.

Вспоминая об этом после, ярко, ясно, - эта минута отчеканилась в нем навеки, - он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти не чувствовал на себе...

Почему же теперь соглашается? В чем же шутка-то? В чем же разгадка-то? Дело ясное: для себя, для комфорта своего, даже для спасения себя от смерти, себя не продаст, а для другого вот и продает! Для милого, для обожаемого человека продаст!

И неужели такой ужас мог прийти мне  голову? На какую грязь способно, однако, мое сердце!

Любопытно, чего больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся...

Катерина Ивановна хоть и улыбнулась, но тотчас же заметила, что Амалии Ивановне не следует по-русски анекдоты рассказывать.

Увы, он и по-русски-то не умел объясняться порядочно (не зная, впрочем, никакого другого языка), так что он весь, как-то разом, истощился, даже как будто похудел после своего адвокатского подвига.

Заметим здесь, что если Катерина Ивановна и хвалилась чьими-нибудь связями и состоянием, то это без всякого интереса, безо всякого личного расчета, совершенно бескорыстно, так сказать, от полноты сердца, из одного только удовольствия восхвалить и придать ещё более цены хвалимому.