Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде 1941-1942

Книга посвящена одной из самых тяжких страниц отечественной истории - блокаде Ленинграда. Опираясь на обжигающие свидетельства очевидцев тех страшных дней, воспоминания, дневники и письма жителей города, автор рассказывает о трансформациях моральных норм в Ленинграде осени 1941 - весны 1942 гг.: понятии о чести, милосердии, справедливости, родственных чувствах. В книге рассмотрено, как жили и о чем мечтали блокадники; как изменялись нравственные нормы в семье, среди друзей, соседей и сослуживцев...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,4

160 оценок

5
58%
4
33%
3
8%
2
1%
1
1%

Ваша оценка

Прочитали 188Хотят прочитать 516

Рецензии

Аноним2 июня 2013 г.
Господи, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать.
У. Шекспир. «Гамлет»

Именно так начал свое предисловие Сергей Яров. Эти строки всегда актуальны, в любой момент человеческого существования, и что уж говорить о самых жестоких, ужасных и горестных моментах истории. Именно об этом и рассуждает автор на протяжении всей книги. О том, кем эти люди могли стать, кем стали, кем, казалось бы, должны были стать. Конечно, практически невозможно рассуждать о том, что происходило за стенами блокадного Ленинграда, так как нам посчастливилось не оказаться в этом полном несчастья в 41-42-м годах городе. Именно поэтому все события, происходившие во время блокады, взяты не из документов, а из дневников тех, кто там находился. Тех, кто выжил. И тех, кто проиграл битву с голодом и отчаянием.
Сергей Викторович говорит о том, что невозможно понять, как выжили ленинградцы-блокадники, пока что-то умалчивается, искажается. Что единственный путь узнать, как люди выстояли - принять его таким как он был, во всем многообразии характеристик и рассмотреть все грани облика, как темные так и светлые.
Отличие “блокадной этики” от других книг, написанных на основе блокадных документов, состоит в том, что автор пишет, избавившись от цензуры, преследовавшей авторов ранее. Он не вырывает куски писем, выводя на первый план героизм блокадцев, и только его, строя цепочку: испытание-героизм-победа как награда за подвиг. Он стирает Миф о блокадном Ленинграде. Несомненно, и раньше было понятно, насколько, конечно, может быть понятно, как выживали люди в то ужасное время, но до прочтения “блокадной этики” понятия “чести”, “милосердия”, “справедливости” в блокадном Ленинграде не заставляли задуматься на эту тему так глубоко.
А теперь пришлось углубиться. Проникнуться. А зря.
У меня перед глазами до сих пор стоит описанная картина:

«Рядом стояла «щупленькая и изможденная» 12-летняя девочка. Она «буквально коршуном подлетела к прилавку, схватила хлеб… и моментально выскочила на улицу… Девочка, как клещами, вцепилась в хлеб, на ходу отрывая куски и, не жуя их, глотала. С нее сорвали платок, били ее с остервенением, чем попало».
Хлеб был съеден весь, неостановимо, с лихорадочной быстротой. Похоже, она даже не чувствовала побоев – лишь бы не отняли, лишь бы удалось отщипнуть одну, вторую крошку… Вероятно, боль, стыд от унижения, страх побоев пришли позднее, когда на миг ослабело это жуткое, давящее чувство голода: «Девочка каким-то маленьким комочком повалилась на мокрую мостовую и безутешно заплакала». Так, свернувшись «комочком», было легче сносить новые удары. Так, слезами, можно было вызвать жалость у избивавших ее.»

А заканчивается это скупым "Толпа разошлась".
"Блокадная этика" - самая страшная книга, которую я читала.
Как никакая другая, она показывает, во что может превратиться человек.
Понимаешь, что и с тобой когда-то может случиться что-то подобное, что и твое сознание может перевернуться и измениться так, что не останется ничего от прошлой личности.
И от этого еще страшнее.
Читать далее
35
1,1K
Аноним31 июля 2022 г.
Хроники бесчеловечной гуманности

Учительница музыки Нина Михайловна Никитина и ее дети Миша и Наташа делят блокадный паек. Ленинград, февраль 1942-го. Фотография, конечно, немного постановочная, тут есть свет и чистота, чего были лишены слишком многие жители города.
Еще одна книга по социуму блокадного Ленинграда, авторства покойного Сергея Ярова (1959-2015), пересекающаяся с предыдущей прочитанной в плане источников информации, но исследующая куда более сложный, тяжелый и запутанный вопрос - как трансформировалась этика человеческих отношений в "смертное время" с осени 1941-го по весну 1942-го, когда сотни тысяч ленинградцев умерли от голода и холода. Книга, надо признать, очень тяжелая, особенно контрастирующая с обстановкой морского курорта, на берегу которого я пишу эти строчки. Воистину заглядываешь в бездну ледяного и холодного безмолвия.
Блокадная этика происходит из обычной довоенной, но обостряется до крайности и становится безжалостной в условиях вертикальной подчиненности, когда директора предприятий делят сотрудников на ценных и прочих, естественно в порядке распределения продовольствия, помещения в стационар и прочих жизнеспасающих деяний. Точно также поступали в ремесленных училищах, детских садах и госпиталях. Но вертикальная этика может становится и опорой для себя и окружающих если речь идет о партийной или производственной дисциплине, когда с коммунистов спрашивают больше и они вынуждены равняться, а комсомольцев поздно, в январе 1942-го, но сводят в бытовые отряды для обходов домов и помощи, кому ее еще можно оказать. Когда опускающегося, перестающего умываться и следить за собой человека вызывают к парткому и пропесочивают, уповая на его партийную сознательность. Но почти всегда это вопрос меньшего зла, поэтому особым вопросом можно ли отобрать у случайно подвернувшейся гражданской семьи дрова из сарая, чтобы топить госпиталь с раненными солдатами, не задавались. Можно и точка. Увы, при такой постановке вопроса граждане не входящие в свойственные сталинскому обществу тотально-интегрированные структуры по профессиональному или партийному признаку, например самозанятые или иждивенцы, то есть выпадающие за рамки привычной иерархии общества, могли в основном рассчитывать только на свои горизонтальные связи: родных, друзей, соседей, коллег по неважной в условиях блокады работе. А они начинают стремительно рваться когда исчезает связь, перестает ходить транспорт, и начинается такой голод, что трудно самому подняться на второй этаж, не то что проведать родню на том краю города. По отрывкам в книге видно, что чем больше иждивенцев в семье, тем труднее им выжить, многодетные семьи бывали обречены, и зачастую родители стояли перед выбором кого из детей кормить, а кому дать умереть и за счет их карточек выжить. И еще нельзя забывать о себе, погибнут родители, отрывая все от себя - потом неминуемо погибнуть и дети, или в лучшем случае их судьба разбросает по детским домам. И вот тогда вопрос выживания самого блокадника, члена его семьи и его ближайшего окружения зависит от преломления довоенной этики в экстремальных условиях этого небольшого круга людей одной семьи, вроде консорции из этнологии. Выстоит ли очередь отправленный делегат и не съест ли по дороге сам весь паек, не потеряет ли карточки и не упадет ли в голодный обморок. А если упадет, пройдут ли мимо него равнодушно люди, уже привыкшие к смертям, обворуют ли его или найдется сознательный человек со своими моральными принципами, который поднимет, доведет до дома и может быть даже оторвет от себя корочку хлеба - такое считалось чудом, достойным дневника, но такое случалось со многими.
Прочитаешь книгу - и понимаешь, что город спасли не только мужество рядовых защитников и решимость полководцев, но и бесчисленное количество малых дел, когда люди помогали друг другу. Ледяное инферно поглотило слишком многих, в том числе сильных волевых людей, но все же распада общества не произошло, а там где сохраняется общество, там сохраняются и нормы этики, пусть обострившейся до предела, но все же оставшейся в нас на том уровне, что делает нас людьми.
Читать далее
27
688
Аноним29 июня 2013 г.
Не могу сказать, что я прочитала эту книгу...после первых глав просто ее пролистала. В силу возраста, не довелось (слава Богу) жить в блокадном Ленинграде, родилась там в 1980-м. Но знаю людей, кто пережил блокаду. Прадед руководил цехом на заводе блокадного города, благодаря земельному участку кормил рабочих, спасая их жизни. Усыновил сироту, потерял сына-героя война...
Мне было крайне неприятно читать эту книгу. Зачем выносить все это на свет? Узнать правду? Ради чего? Зачем высовывать негатив? Чтобы показать, что во все времена люди есть люди? Или для того, чтобы сказать, вот какие тогда были плохие - не все герои, имели слабости..какие плохие...
А сегодня? Мы сильно изменились? Все грехи побеждены?
Достаточно повнимательнее присмотреться к людям и приходишь к выводу, что и мы уж точно не выдержали бы тех тягот, что пришлось мужественно пережить нашим предкам. Если уж мы ноем от неработающего кондиционера или не слишком сладких пряниках ..то что тут говорить..
Сначала надо бревно у себя заметить, а потом соринку у других разглядывать.
Нехорошая книга. Не учит ничему
Читать далее
12
1,1K

Все рецензии

Цитаты

Аноним15 марта 2014 г.
Ничего ведь и не было у этих людей, кроме горсти пшена и потрепанного платка, в который кутались от мороза. И никакие мортиры не смогли разрушить эту крепость человеческого духа – находился хотя бы один, кто, сам будучи голодным, поднимал упавших и утешал отчаявшихся. Город спасал себя великими и малыми делами – и самоотверженностью сотен людей, искавших сирот, и стаканом воды, переданном беспомощному соседу. Эстафета добра поддерживалась и сильными и слабыми, и родными и незнакомыми людьми – то поощрением, то осуждением, то ненавистью, то благодарностью. Понимали, что легче выжить, не делясь ни с кем – но делились. Знали, что с ними не могут расплатиться – но давали, кто что мог. Голодали – но находили в себе силы покормить и других. Есть нечто непреложное в той цене, которую платили, чтобы продолжал жить другой человек. Это –
жизнь, а большего, чем жизнь, никто отдать не мог.
Читать далее
5
470
Аноним15 марта 2014 г.
Л. Эльяшевой встретилась женщина, везшая тело на кладбище. Кто-то заметил ей, что лежавший на санках человек жив, шевелит рукой. «Да, чуть шевелит еще. Пока я довезу, перестанет. А завтра, может быть, я не смогу его… похоронить», – таким был
ее ответ
5
425
Аноним21 ноября 2014 г.
В том упорстве, с которым боролись за жизнь друзей, есть что-то неброское, пожалуй, и рутинное. Его порой трудно понять, но в нем всегда проявляется высота духа и сила сострадания. Яркий пример этого – дневник Л.А. Ходоркова.
«Позвонил Сашка. Просил помочь. Позвонил, что придти не может, ноги не слушают. Был у него 28/XII, принес поесть. Еще два-три дня – умер бы. Как его спасти… Сашка страшен…
4/1-42…Вечером иду к Сашке. Несу покушать. Темно, иду с трудом. Промок весь.Отдыхал у него час. Не было сил идти на станцию. Кажется, спасу…
7/1-42. На попутной машине завез Сашке каши, хлеба, котлет из конины. Ему лучше.Пытался даже выйти на улицу. Правда безуспешно.
… 10/1-42. Сегодня был у Сашки. Отвез немного поесть. Попал под артиллерийский обстрел. Саша очень плох…
18/1-42. Был у Сашки. Принес ему поесть. Вернулся без сил. Еле дошел.
29/1-42…Сегодня был у Сашки. Завез кушать. Очень плох… 9/II-42. Сегодня уехал Сашка. Не зря делился едой».
Так, без пафоса, скупо и деловито, даже монотонно, описано это чистейшее проявление человеческого милосердия.
Читать далее
4
221