Закат Западного мира

Так идея макрокосма незаметно приводит нас к проблеме пространства в некотором, во всяком случае, новом и неожиданном смысле. Её решение – или, выражаясь скромнее, её истолкование – представляется возможным только в этой связи, подобно тому как проблема времени стала понятнее только в связи с идеей судьбы. Нужно помнить о том, что, если «время» сродни чувству влечения к миру, то пространство близко изначальному чувству страха, поскольку в основе макрокосма лежит намерение к заклятию чуждых сил при помощи формы.

Однако это - абсолютно несостоятельный метод истолкования всемирной историии, когда кто-либо додает волю своим политическим, религиозным или общественным убеждениям и придает все тем же трем эпохам, посягнуть на которые не отваживается, то направление, что ведет как раз к той позиции, которую занимает он сам и, смотря по ней, прикладывает господство разума, счастье большинства, экономический прогресс, просвещение, свободу народов, покорение природы, мир во всем мире и тому подобное в качестве меры к тысячелетиям, относительно которых доказано, что они не постигли или не достигли правды, а на самом деле желали чего-то иного, нежели мы. "Очевидно, в жизни важна жизнь, а не её результат" - вот слова Гёте, которые следовало бы противопоставить всем дурацким попыткам разгадать тайну исторической формы при помощи программы.

Подобную же картину рисуют и историки всякого отдельного искусства и отдельной науки, политической экономии и философии. Мы наталкиваемся здесь на то, что живопись "вообще", от Египта (или от пещерного человека) до импрессионизма, музыка "вообще", от слепого певца Гомера и до Байрейта, общественное устройство "вообще", от обитателей свайных построек до социализма, воспринимаются как свершающийся по единой линии подъем, без того, чтобы принять во внимание возможность того, что у искусств - отмеренный им срок жизни, что они привязаны к одному ландшафту и определенному типу людей, как их выражение, и что поэтому эти общие истории являются всего лишь результатом механического суммирования некоторого числа единичных развитий, отдельных искусств, у которых общее лишь название и кое-что из ремесленной техники исполнения.

Относительно всякого организма нам известно, что темп, облик и продолжительность его жизни и всякого его единичного жизненного проявления определяются особенностями вида, к которому он принадлежит. Никто не предполагает относительно тысячелетнего дуба, что вот сейчас-то он и начнет развиваться. Никто не ждет от гусеницы, наблюдая за её ежедневным ростом, что, быть может, это продлится ещё пару лет. Всякому здесь дано наделенное безусловной несомненностью ощущение рубежа, тождественное с чувством внутренней формы. По отношению же к истории высшего человечества господствует безбрежный, презирающий всякий исторический, а значит и органический, опыт оптимизм в отношении хода будущего, так что всякий в случайном настоящем усматривает "задатки" некоего особо выдающегося линейного "дальнейшего развития", - не потому, что оно научно доказано, а потому, что он такого развития желает. Здесь принимаются в расчет только безграничные возможности, и никогда - естественный конец, и на основани положения в каждый отельный Миш выстраивается исполненная наивности конструкция продолжения.

Однако у "человечества как такового" нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, как нет цели у вида бабочек или орхидей. "Человечество в целом" - это лишь зоологическое понятие или звук пустой. Изгоните этот призрак их круга проблем исторической формы - и вы увидите, как на сцену явится ошеломляющее богатство форм действительных. Вот где неизмеримая полнота, глубина и подвижность живого, которая скрывалась доныне под лозунгом, под сухой схемой, под личными "идеалами". Взамен этой унылой картины линиеобразной всемирной истории, которая может сохранять свою действительность, лишь пока мы закрывает глаза на подавляющее множество фактов, я вижу драму с участием множества могучих культур, с первозданной мощью расцветающих на лоне материнского ландшафта, с которым каждая из них нерушимо связана на всем протяжении своего существования, и каждая их них напечатлевает на своем материале, человечестве, свою собственную форму, и у каждой - собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, воля, чувствования, и собственная смерть. Мы встретим здесь цвета, лучи и движения, которые не открывались до сих пор ни одному духовному взору. Бывают расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, ландшафты, подобно тому, как бывают молодые и старые дубы и пинии, цветы, ветви и листья, однако никакого стареющего "человечества" нет в природе. Всякая культура располагает своими новыми возможностями выражения которые появляются, зреют и увядают, никогда больше не повторяясь. Существует много в глубином существе друг с другом не связанных живописей и ваяний, математик и физик, и всякая из них имеет ограниченную продолжительность жизни, всякая замкнута в самой себе, подобно тому, как имеет свои собственные цветы и плоды, собственный тип роста и гибели всякий вид растений. Эти культуры, живые существа высшего порядка, вырастают в возвышенной бесцельности, подобно полевым цветам. Как и растения с животными, они относятся к живой природе Гёте, а не к мертвой природе Ньютона. Во всемирной истории я усматриваю картину постоянного образования и преобразования, восхитительного становления и гибели органических форм. Ремесленному эе истоки она представляется глистой, неустанно вычленяющей из себя всё новые эпохи.