Творчество Франуса Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса

В предлагаемой читательскому вниманию книге выдающегося русского филолога и мыслителя М. М. Бахтина роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» становится отправной точкой авторских размышлений о природе комического и его воплощениях в различных жанрах и стилях речи, о формах и функциях телесности, характерных для народной культуры Средневековья и Ренессанса. Автор развивает теорию низовой смеховой культуры, которая в упомянутые эпохи противостояла «серьезной» официальной культуре, была проник...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,3

185 оценок

5
55%
4
30%
3
12%
2
2%
1
1%

Ваша оценка

Прочитали 229Хотят прочитать 680

Рецензии

Аноним27 сентября 2012 г.
В народно-праздничной карнавальной атмосфере, в которой строились образы Рабле, бранные выражения были искрами, разлетающимися в разные стороны от того великого пожара, который обновлял мир. Недаром на празднике огня «moccoli» – и звучало у каждой потушенной свечки «Смерть тебе!» с радостной интонацией. Нужно сказать, что форма веселой брани, веселых проклятий, веселого срамословия космических сил, имевшая первоначально культовый характер, в последующие эпохи играла существенную роль в системе образов, отражавших борьбу с космическим и всяким страхом перед высшим. Ведь древнейшая обрядовая брань и осмеяние были именно бранью и осмеянием высшей силы – солнца, земли, царя, полководца. Это осмеяние сохранялось еще в площадной праздничной брани эпохи Рабле.

Получить удовольствие, и даже большое, от чтения Рабле без этого замечательного анализа Бахтина, конечно же, можно, но понять Рабле до конца, понять его хотя бы до середины, я теперь, после чтения этой работы, почти что уверена, что нельзя.
Историческое развитие искусства и литературы, переход от образов средневековья к образам эпохи возрождения, и далее к классицизму, романтизму и до наших дней, вливание народной культуры в культуру официальную, и сложнейший симбиоз и уникальное явление (хотя Бахтин как раз настаивает на том, что не уникальное, а логично гениальное), которое представляет собой Рабле и его романы, все здесь, все на этих 500 с чем-то страницах.
А вот если Рабле совсем не нравится, не интересен, неприятен, читать или не читать Бахтина?
Конечно читать, потому что Бахтин очень умно, четко, ясно и интересно объясняет не только Рабле, но и огромный кусок в истории литературы, огромный пласт в развитии искусства вообще.
Книга Бахтина - это одна из тех работ по литературоведению, которые глобальны и по объему охваченного материала, и по широте поставленных проблем, и по проработанности предложенных теорий.
Но при этом она очень интересна, и прекрасно структурированна, и легко читается. И это сочетание делает ее уникальной.
Читать далее
63
2,3K
Аноним6 мая 2016 г.
Как мне нравится читать те книги, которые легко и просто объясняют то, что я лишь интуитивно почувствовала, но так и не дошла своим умом в силу разных обстоятельств. Эта книга - из таких.
Прочитала Рабле. Даже что-то поняла и почерпнула, но уже тогда все было отчасти благодаря моему знанию об этой книге Бахтина. Я уже знала, что с Гаргантюа все не так-то просто. И вот пришла очередь Бахтина. Просто и подробно он мне все расписал про Рабле, про его место во французской литературе, основные образы и их источники в народном сознании, основные функции площадной брани, образов тела и т.д. Я склонна серьезно воспринимать эту работу, но не с филологической точки зрения (я вообще ни разу не филолог, даже близко), а с исторической. Книга Бахтина стала так популярна, потому что отвечает новым запросам и предложениям на рынке исторических исследований. Она дает другую точку зрения на книгу Рабле и заслуживает рассмотрения и уважения хотя бы к количеству времени и усилий, затраченных на разработку теории. К сожалению, с гипотезами никогда нельзя быть уверенным на 100 процентов в их правильности, поэтому я спокойно простила некоторые шероховатости и возможные слабые места. Все равно подобный труд впечатляет.
Рабле - это что-то важное для французской культуры, как мне показалось. У нас же многие даже не слышали о нем или знакомились лишь с детской, сильно порезанной книгой. Забавно, мило и совсем не то, что задумывал автор (при этом я не утверждаю, что знаю о задумке автора). И все равно это что-то из разряда маст рид, что совсем не затрагивает каких-то наших культурных традиций. Так я думала. А Бахтин показал, что ошибалась. Явление народной смеховой культуры не ограничивается Франций или Западной Европой. Точно во всех местах, где царило христианство (ограничимся только этой религией) со своей системой постов, воздержаний и многочисленных табу, у народа было очень мало дней в году, когда он мог оторваться по полной. Что народ и делал, в свою очередь. Такие явления были характерны и для территорий, но которых проживаем мы с вами сейчас. Бахтин приводит идеальный пример отражения народного смеха в творчестве всем нам известного автора. Это Гоголь. И вот на этой главе я очень сильно стукнула себя по лбу. Конечно, именно апелляция к народным формам смеха так разительно отличает творчество Гоголя от других сатириков и писателей того же времени. Все таки народ - великолепный источник сюжетов, героев и анекдотов. Все авторы, обращавшиеся к нему, сильно выигрывают в своем творчестве.
Возвращаясь к Рабле... Если вам что-то не понравилось в рассказе о двух великанах, то можно и нужно прочитать Бахтина, чтобы понять, что то, что вас покоробило, взялось не просто так и не для удовольствия автора. Это есть проявление народного смеха. Вот так развлекался народ.
Читать далее
25
1K
Аноним13 апреля 2015 г.
"...Я увидел, - признался Гоголь в "Авторской исповеди", - что нужно со смехом быть очень осторожным - тем более что он заразителен, и стоит только тому, кто поостроумней посмеяться над одной стороной дела, как уже вослед за ним тот, кто потупее и поглупее, будет смеяться на всеми сторонами дела"./
Что я узнал, прочитав книгу Бахтина?
Существовала отдельная тысячелетняя смеховая народная карнавальная культура, которая почти исчезла(?) с окончанием средневековья.
Что Рабле - главный выразитель этой смеховой народной культуры - не понимался правильно вплоть до Бахтина, несмотря на многочисленные оценки, довольно единодушные, дававшиеся виднейшими представителями культуры, прежде всего французской.
Что христианство было официальным мрачным пугающим внешним тысячелетним учением, навязанным власть имущими, которому противостоял народ в своей тысячелетней карнавальной культуре.
Что серьезность и смех являются двумя универсальными точками зрения на мир, причем серьезность негативна, смех позитивен (позиция Бахтина колеблется по поводу серьезности).
Что сочные ругательства, гиперболизированные непристойности и богохульства (по Бахтину "материально-телесный низ"), которые использовал Рабле, являются не едкой насмешкой и веселостью, а есть уничтожающе-возрождающими, по сути сакральными, словами и действиями, за которыми, в конечном итоге, просматривается "золотой век" всеобщего равенства и счастья, то есть это пожелание счастья, благословения в своем роде.
Все эти тезисы вызвали у меня сомнения в их истинности, так как прочитав книгу Рабле, я всего этого не увидел. Кроме того, они вступили в противоречие с тем, что я читал о средневековье.
А.Гуревич пишет:
Поскольку регулятивный принцип средневекового мира - бог, мыслимый как высшее благо и совершенство, то мир и все его части получают нравственную окраску. В средневековой “модели мира” нет этически нейтральных сил и вещей: все они соотнесены с космическим конфликтом добра и зла и вовлечены во всемирную историю спасения.

Видение мира, где присутствовала "встреча двух уровней культуры, ученого и народного, являлось порождением глубокого своеобразия средневековой культуры. Оно было присуще образованному монаху, церковному деятелю, горожанину, крестьянину, рыцарю. Это видение мира широко представлено в искусстве того времени. Подчеркнем: это церковное искусство и монашеская изобретательность. От "культуры агеластов" - носителей "пугающего и напуганного сознания"(Бахтин) - ничего нет и в помине.
Хейзинга о средневековье: " Атмосфера религиозного напряжения проявляется как невиданный расцвет искренней веры. Возникают монашеские и рыцарские ордена. В них создается свой уклад жизни. «Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным»
Продолжаю размышления. Скорее для Бахтина была двумирность, советская власть была той официальной культурой, которой он противостоял , а для средневековой культуры церковное учение не было официальным, это была кровь и плоть культуры средневековья, отсюда и жизнеспособность и полнокровность, отсутствие страха и возможность смеяться над самой собой, ни в коем случае не уничтожая при этом "серьезное". "Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?" - знала культура и спасение в церкви было реальностью для всех. Потому, когда Бахтин пишет:
"путы благоговения, серьезности, страха божия, гнет таких мрачных категорий, как "вечное", "незыблемое", "абсолютное", "неизменное", то рождается вопрос - о какой эпохе он пишет?
Когда произошла секуляризация сознания средневекового общества, а Рабле был пионером в этом процессе, тогда и изменилось содержание гротеска, который есть форма - сначала еще присутствовала индивидуальная, уже не церковная, вера в "золотой век" (по Бахтину), в дальнейшем эта вера отвергла всякую надежду, а осталась пустота, которую пришлось заполнить своим экзистенциальным смыслом, даже если этот смысл есть отсутствие смысла.
Бахтин пишет, что до него исследовали средневековый гротеск через очки своего времени, но я вижу, что и сам он смотрит через "очки своего времени" и своих личных предпочтений: классовой борьбы - противостояние народа и феодально-церковных угнетателей, очки воинствующего атеизма, считающего, что для людей религия только внешний феномен и они только ждут, чтобы посмеяться над ней, очки гегелевского идеализма с верой в исторический прогресс человечества и "бессмертие народного тела", очки советского диссидента - так же, как умный Рабле, он своим трудом противостоит системе, очки героического ницшеанства - вера в победу Человека, кинувшему вызов мертвому "апполонизму".
Также думаю, всему свое место - материально-телесный низ, как сторона жизни, не может создать идеалы, ведущие к возрождению культуры, а разрушить может все. Почему же Бахтин не принял большевистскую революцию, которая была во многом торжеством материально-телесного низа с возрождающими целями. Выходит, теория разошлась с практикой, амбивалентность "низа" не проявилась.
Подведу итог. Книга эпатажная, тенденциозная, в то же время дающая толчок исследовать многочисленные вопросы для выработки собственного взгляда. Важно прочитать, ведь книга прочно вошла в советскую культуру и ее эхо часто звучит сегодня.
P.S. Исследуя темы книги, натолкнулся на мнение Аверинцева:
Сергей Аверинцев пишет:
У действительности - жестокий нрав: при жизни Бахтина о нем жестоко позабывали, а под конец его жизни и после его смерти мир канонизировал его теории, приняв их с большей или меньшей степенью недоразумения, тоже достаточно жестокого [5]. Всесветный миф о книге "Творчество Франсуа Рабле" - под стать всесветному мифу о "Мастере и Маргарите" Булгакова, чья судьба во многих отношениях параллельна судьбе бахтинского труда. Глаза Бахтина, обращенные в поисках материала для его утопии на инаковость Запада, словно бы повстречались с глазами его западных читателей, отыскивающих у русского мыслителя нечто недостающее на Западе - на потребу строительства их собственной утопии.
А может книга Бахтина - это грандиозная мистификация и он до сих пор смеется над нами? Тогда король не голый, а рогатый. Это в стиле Рабле)
Читать далее
23
822

Все рецензии

Цитаты

Аноним23 сентября 2012 г.
Одним из древнейших видов гиперболы и гиперболического гротеска было именно резкое преувеличение размеров продуктов питания; в таких преувеличениях ценной материи впервые раскрывалось положительное и абсолютное значение величины и количества в художественном образе. Эта гипербола еды параллельна древнейшим гиперболам брюха, рта и фалла.
Поздним отголоском таких материально-положительных гипербол является символически расширенное функционирование в мировой литературе образов харчевни, очага, рынка. Даже в образах рынка у Золя («Чрево Парижа» ) мы еще находим такое символическое расширение, своего рода «мифологизацию» образа рынка. У Виктора Гюго, у которого вообще много раблезианских аллюзий, в описании путешествия по Рейну есть место («Le Rhin» , 1, с. 45), где при виде харчевни с пылающим очагом он восклицает: «Si j'etos Homere ou Rabelais, je dirois: cette cuisine est un monde dont cette cheminee est le soleil» . То есть «Будь я Гомером или Рабле, я бы сказал: «Эта кухня есть мир, а этот очаг – его солнце» .
Гюго отлично понимал универсально-космическое значение кухни и очага в раблезианской системе образов.
Читать далее
14
3,4K
Аноним25 сентября 2012 г.
В народно-праздничной карнавальной атмосфере, в которой строились образы Рабле, бранные выражения были искрами, разлетающимися в разные стороны от того великого пожара, который обновлял мир. Недаром на празднике огня «moccoli» – и звучало у каждой потушенной свечки «Смерть тебе!» с радостной интонацией. Нужно сказать, что форма веселой брани, веселых проклятий, веселого срамословия космических сил, имевшая первоначально культовый характер, в последующие эпохи играла существенную роль в системе образов, отражавших борьбу с космическим и всяким страхом перед высшим. Ведь древнейшая обрядовая брань и осмеяние были именно бранью и осмеянием высшей силы – солнца, земли, царя, полководца. Это осмеяние сохранялось еще в площадной праздничной брани эпохи Рабле.
Читать далее
13
3,1K
Аноним23 сентября 2012 г.
Очень многие непристойности и кощунственные выражения, которые уже в XVII веке приобрели такую силу преображать контекст, в эпоху Рабле вовсе не воспринимались как такие и не переходили границ принятого в официальной речи. Также относительна и степень влияния на контекст тех или иных внеофициальных («нецензурных» ) слов и выражений. Каждая эпоха имеет свои нормы речевой официальности, приличия, корректности. И во всякую эпоху есть свои слова и выражения, употребление которых воспринимается как известный сигнал говорить вольно, называть вещи своими именами, говорить без умолчаний и эвфемизмов. Употребление таких слов и выражений создавало атмосферу площадной откровенности, настраивало и на определенную тематику, и на неофициальность самой точки зрения на мир.
Читать далее
13
2,5K