7 best short stories by Alexander Pushkin

Повесть Александра Сергеевича Пушкина "Станционный смотритель" входит в цикл "Повести покойного Ивана Петровича Белкина". Мне понравились все повести данного цикла - были и веселые, озорные, и грустные, как эта.
Мне А С Пушкин, как писатель, нравится так же или даже больше, чем как поэт.
В этой повести с невероятной силой и глубиной показаны страдания простого человека, отца, любящего дочь, но неспособного ее защитить ( отец - «маленький человек» с большим сердцем, которое в итоге не выдерживает переживаний за судьбу дочери). Читая книгу самостоятельно, я не обратила внимание на описание картин в доме станционного смотрителя. На уроке литературы нам объяснили, что они имеют смысл и неспроста присутствуют в сюжете. Чувства от книги смешанные - грусть, сопереживание, недоумение, неприятие... Но то был другой век. Чиновник низшего ранга не мог вызвать на дуэль человека высокого сословия, не мог защитить дочь при всем желании. Одно то, что он отправился ее разыскивать, пришёл в дом к похитителю, уже подвиг. Но вот Дуня... разочарование... могла, могла бы дать весточку отцу, успокоить. Даже если перед обществом она стыдилась отца, все равно могла бы.

Эпоха дуэлей была короткой, но забрала нe одну жизнь. Например, Пушкин тоже погиб от рокового выстрела на дуэли. Эта небольшая повесть могла бы быть печальнее, но Александр Сергеевич приукрасил её. Раньше к этому явлению относились не как к глупому убийству, а как к развлечению, забаве. Прийти стреляться и между делом полакомиться черешней, чем не приятное времяпровождение?

Из Сильвио получился бы отличный снайпер, если бы его переместить в 40-ые гг ХХ века. Вася Зайцев бы позавидовал его умению попадать в цель без особого напряга.
Пушкина жаль. Лермонтова жаль. Но такова история. Каждый балуется с жизнью как умеет, но до последнего надеется, что его пронесёт.

Читая «выстрел» подумалось, что времена аристократии – это время понимания границ, если что-то не так – тебя вызовут на дуэль.
«Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться.»

И отказавшись – ты, как мужчина можешь потерять имя. Об этой ситуации упоминается тоже.
Пушкин об этом пишет так:
« Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однако ж мало-помалу всё было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние»

Сильвио настолько смел, спокоен и в границах, что его имя через какое-то время вернулось к нему.
И тут у рассказчика появляется собственное лицо и прямое отношение к рассказу.
«Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести»

Сильвио приглашает всех к себе:
«Мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро веселость его соделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали из-за стола уже поздно вечером. При разборе фуражек Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выйти. «Мне нужно с вами поговорить», – сказал он тихо. Я остался. Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола.»

Пушкин показывает, как было с гостями, как стало.

« – Может быть, мы никогда больше не увидимся, – сказал он мне; – перед разлукой я хотел с вами объясниться. Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем уме несправедливое впечатление.»

Сильвио рассказал о причине отказа дуэли и почему уезжает.
Начал рассказ о службе в гусарском полку. «В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством...»

Очень красив рассказ самого дуэля, где раскрывается образ второго главного героя, отношения одного к другому, поведение на самой дуэли перед ликом смерти.

«Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться.
Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому, но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел: противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать». – «Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, – извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно; выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.
Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал…
Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой.
– Вы догадываетесь, – сказал Сильвио, – кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!
При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противуположные чувства волновали меня.
Слуга вошел и объявил, что лошади готовы. Сильвио крепко сжал мне руку; мы поцеловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали.»

Не знаю, как вам, но на мой взгляд, проза у Пушкина довольно простая. Повести его написаны кратко, на скорую руку, поверхностно, без особой глубины, что ли... С той же легкостью, с которой эти рассказы были написаны - так же легко они выветриваются из головы. Наверное, при написании своих рассказов Пушкин не сильно парился. Словом, проза для детей... Если бы у Пушкина был несколько иной подход, если бы он не подходил к прозе так "легко", цены бы ему не было по этой части. Ленился он что ли...?

Впрочем, не исключаю, что всё это только так кажется на первый взгляд. Не зря же он считается гением!... Просто гениальность его, видимо, обманчиво скрыта за полупрозрачным платьем легкости и простоты...

Германн, конечно, заслуживает наказания. Это ясно.
Ему плевать на старуху. Озабоченный собственной сверх-ценностью, которую он даже не удосуживается прикрыть, одержимый лишь идеей своего обогащения, не видящий ничего и никого вокруг, он заявляет ей: "Подумайте, вы стары, жить вам уж недолго..." Как мило! Кладёт он болт и на Лизавету: для него она всего лишь пешка. Какое, однако, пренебрежение чужими судьбами! Какой безмерный эгоизм и какая одержимость! Вот это да! С чего он решил, что его судьба важнее? Как же мы себя любим, Боже мой! Остается только диву даваться... Да-а, тут явно попахивает сверхчеловеком.

Не зря наказание для него оказывается столь изощренным... Возможно, именно в изощренности наказания и заключен гений Пушкина здесь, в этой повести.

А суть такого искусно продуманного наказания вот в чём. Сначала нужно поднять человека на пьедестал, дать пригубить ему сладкий вкус успеха, окунуть в головокружительную эйфорию, поднять над людьми, и только потом... резко осадить, опустить в грязь, ударив в самую сердцевину, оставив лишь чувство сожаления и разочарования в самом себе!!!... А победа ведь была так близка! Казалось бы, вот она: только протяни руку и возьми, стань царём, склони всех на колени, поставь всех раком! Но... маленькая досадная оплошность, одно небольшое помутнение разума от перевозбуждения, от опьянения своими грязными мечтами, и вот он... полнейших крах... И винить в этом можно только себя...

Очень жизненная история про амбиции тщеславного человека. Герман сразу произвел на меня плохое впечатление, на сколько нужно быть мастером психологического портрета, чтобы просто читая с "первой встречи", еще не осознанно, начинать что-то испытывать к персонажу!
Я не могу оценить эту книгу в целом, потому что мои мыли, когда я читала "Пиковую даму" были полностью прикованы к Герману, он меня жутко злил своей глупой расчетливостью, я наблюдала за его ходом мысли и вот правда что Наполеон...человек, который боится проигрывать, которому нужны 100% гарантии. Фактически сюжет книги очень предсказуем и потому что мораль в книгах про карточные игры ( в книгах с которыми я знакома ) одна и та же, да и потому что кто не знает "Пиковую даму", ну или хотя бы не слышал про нее мельком? Но ее предсказуемость с лихвой покрывает, то как она написана, читаешь ее - как музыку слушаешь. Это очень приятно.
Так что книга замечательная, не вызвала у меня бурю эмоций, и вряд ли я бы не смогла заснуть, не дочитав ее, но она для меня как созерцание давно знакомых видов, вызывает спокойное тепло и уют на сердце.)