Мир и хохот

Что касается водки и другой алкогольной субстанции, то Славик побаивался ее хотя бы чуть-чуть похлебать. А когда употреблял, то впадал в такое неописуемое веселие, что был опасен для самого себя. Глаза, даже после пятидесяти граммов водки, наливались кровью, а из уст вырывались всякие бессвязные поэмы. Выпив эти пятьдесят граммов, он мог легко выучить наизусть Гомера. И самое страшное было то, что он не знал, куда себя девать от распиравшей его тогда дикой радости. Двери открывал только ударом головы. Радость была такова, что тело становилось неуязвимым для таких ударов по нему, которые свалили бы любого чемпиона-атлета. В таком состоянии он любил целовать коров, если оказывался в деревне.
Но с женщинами было гораздо хуже, чем с алкоголем. Славик на них действовал как змея на муху. Они сами падали, когда он только приближался к ним в соответствующей обстановке. Сначала ничего, первые две-три минуты — звериный стон исходил от них, потом стон переходил в сумасшедший визг наслаждения, настолько сладострастный, что и чертям на том свете становилось тошно. Затем визг входил в безумный рев, но внезапно рев исчезал. Возникала жуткая тишина. И происходило самое главное: женщина превращалась в овощ. Глаза меркли, члены не двигались, прекрасные уста молчали, и такая безмолвная неподвижность продолжалась полчаса, час-другой после оргии. Славик мог хлопать ее по щекам, переносить, в принципе, мог бы и съесть — женщина была неподвижна, и если на нее как следует взглянуть со стороны — то она действительно всем своим неподвижным и стертым телом напоминала овощ.

Люди потайной Москвы нового столетия умудрялись жить так, как будто социально ничего не изменилось и волчьи законы дикого капитализма их не касаются. У кого-то от советских времен были квартиры или дачи — которые можно было хорошо использовать. Другие работали, но необременительно (переводы и тому подобное), третьим — помогали то ли родственники, то ли неизвестно кто (по разным скрытым связям). Кто-то умудрился даже быстро заработать путем «бизнеса» в девяностые годы и потом жить на это — и так далее, и так далее. При всем при том интерес к деньгам как таковым, естественно, не то что презирался: это было даже ниже уровня презрения. Не презирают же клопов.