Экономика без догм. Как США создают новый экономический порядок

В валютах периферийных государств практически не сделано внешних займов — и потому их накопление в мире вдолгую остается в значительной мере бессмысленным. В России в рамках «дедолларизации» пытались заставить иностранцев покупать нефть за рубли; в Иране ее цена номинирована в евро — но мы прекрасно видим, что подобные «радикальные шаги» Америку никак не задевают. Сегодня «дедолларизация» возможна лишь в том случае, если альтернативой окажется валюта страны, которая столь же филигранно управляет своим внешним долгом, способна осуществлять столь же масштабную эмиссию, не провоцируя инфляции и не заботясь о каких-либо ограничениях вывоза собственной валюты и ее использования в международных расчетах между третьими странами, — пока же все эквилибристические упражнения Китая по выдаче связанных кредитов в юанях для закупки китайских товаров и оборудования напоминают разве что эксперименты по использованию «переводного рубля» в расчетах между странами — членами Совета экономической взаимопомощи. Мы сегодня можем восхищаться китайскими технологиями мобильной связи пятого поколения или российскими военно-техническими разработками — но мне все же кажется, что важнейшим инструментом американского доминирования в начале ХХI в. являются их финансовые технологии, которые периферийные страны даже не попытались скопировать. Они, вероятно, считали, что американцы и европейцы из последних сил пытаются вернуться к «нормальному» положению вещей, и их неспособность это сделать воспринимали как свидетельство близкого конца западного мира — а оказалось, что возникла новая норма, на фоне которой периферийные финансовые системы выглядят безнадежным анахронизмом.

В те же годы началось стремительное развитие «новых индустриальных стран», которые сумели извлечь выгоды из диверсификации производства, аутсорсинга американской и европейской промышленности и усложнения цепочек международного разделения труда. Южная Корея, Тайвань, Малайзия, Индонезия, Турция, Бразилия и некоторые другие страны стали наглядными примерами догоняющего развития. Однако интересный феномен заключался в том, что это развитие, во-первых, стимулировалось самими западными странами, а во-вторых, не обеспечивало как такового «догоняния», если присмотреться к экономической статистике. Разумеется, так как темпы роста у «новых индустриальных стран» были выше средних, они сокращали разрыв с теми же США по масштабам ВВП — однако никому из них не удалось в течение рассматриваемого периода сократить абсолютные показатели разницы подушевого ВВП ни с США, ни даже с европейскими странами. Китай, который безусловно стал самой впечатляющей историей экономического успеха в этот период, лишь подтверждал это правило: в 1990 г. его подушевой ВВП по ППС составлял $982 против $23 900 в США; в 2007 г. соотношение достигло $6800 против $48 000, но абсолютный разрыв вырос с $22 900 до $41 200. Иначе говоря, вся концепция «догоняющего» развития в этот период ушла в прошлое; теперь стоило говорить скорее лишь об «ускоренном». Возникла своего рода ловушка — периферийные страны развивались в прежней парадигме «догоняния», но догнать уже не могли. Излишнее ускорение было чревато раздуванием «пузырей» и масштабными кризисами, подобными случившемуся в Юго-Восточной Азии в 1997 г.

Все это говорит, на мой взгляд, о том, что 2020-е гг. станут переломным временем, которое должно доказать или опровергнуть основательность динамики, демонстрируемой в последние полвека западными обществами. Если «новая экономика» действительно представляет собой устойчивую конструкцию, подкрепленную качественно изменившейся финансовой системой, можно ожидать радикального перекраивания всей хозяйственной карты мира. Масштаб перемен, судя по всему, будет прежде всего зависеть от того, насколько мир останется зависим от западного технологического лидерства и от того, в какой степени Соединенные Штаты и страны Европы смогут использовать гибкость своих финансовых систем для предотвращения кризисных явлений.
Окончательный ответ на этот вопрос может дать только время — сейчас же остается проанализировать предысторию того великого противостояния, которое ожидает нас в ближайшие годы.

Вполне можно предположить, что в перспективе наиболее значимым различием развитых и развивающихся стран станет именно этот показатель: чем более благополучной и естественно развивающейся будет страна, тем ниже окажется в ней доля накопления и тем больше ее граждане будут направлять средств на личное потребление. Иначе говоря, потребление в новой экономике становится самой выгодной инвестицией — что вполне логично, если учитывать особую роль человеческого капитала. Этот момент является дополнительным свидетельством «неограниченности богатства» западного мира, так как большинству его соперников и сейчас приходится (как 50 и 100 лет назад) урезать текущее потребление граждан или расставаться с ограниченными природными ресурсами для обеспечения устойчивого экономического роста, что делает попытки «догоняющего развития» весьма сомнительными.

Подписка на пакет телевизионных каналов кажется чистым потреблением, но если человек занимается изучением бизнес-конъюнктуры, то таким образом он получает доступ к необходимой ему информации с бирж. Если кто-то сочиняет музыку к кинофильмам, приобретение качественной воспроизводящей аппаратуры и массы компакт-дисков с музыкальными произведениями также не может быть отнесено только к потреблению. И такие примеры можно приводить бесконечно: ведь если человек работает практически постоянно, создавая интеллектуальный продукт в каждый конкретный момент, то все его потребление может рассматриваться как инвестиция в самого себя. Подводя промежуточный итог, можно даже сказать: в обществе индивидуальных производителей, которое во все меньшей мере предполагает использование наемного труда, граница между потреблением и накоплением даже если не исчезает, то существенным образом стирается.

Это обстоятельно меняет весь воспроизводственный процесс, так как возникает разделение собственно продукта (оригинала, защищенного авторским правом) и копии, совершенно идентичной продукту по своим потребительским свойствам (чего по определению не существует в индустриальном секторе). Копии, которые не требуют для своего создания даже малой толики того труда и издержек, которые нужны для производства продукта, тем не менее становятся ходовым и массовым товаром, приносящим компаниям-производителям огромные доходы. В 2019 г. выручка того же Microsoft составила $125,8 млрд, а чистая прибыль — $39,2 млрд; для Intel показатели достигли $72 и $21 млрд. Для сравнения: у вполне успешных индустриальных или добывающих компаний ситуация была совсем иной — Ford показал выручку $155,9 млрд и прибыль $47 млн, а, например, Shell — $352,1 млрд и $16,4 млрд. Меняющаяся ситуация была отмечена еще в конце 1980-х гг., когда в США сектор высоких технологий стал показывать быстрый рост. В своей книге 1990 г. П. Пильцер прямо заявил о том, что развитые страны, обеспечив себе лидерство в сфере технологий, получают ключ к «неограниченному богатству», так как обретают возможность продавать копии продукта, тогда как для всех остальных стран ситуация остается прежней и для реализации того или иного товара необходимо затратить серьезные средства для его производства.

Именно крайне мягкая бюджетная политика 2010-х гг. и обусловила, на мой взгляд, необычайную легкость, с которой развитые страны отреагировали на вызовы, с которыми они столкнулись в ходе пандемии коронавируса. Возможно, я выскажу излишне оптимистичную точку зрения, но мне кажется, что бюджетные ограничения в традиционном смысле слова в ближайшие годы практически полностью утратят свое значение.
Коронакризис 2020 г. на этом фоне выступает уникальным испытанием для почти уже сформировавшейся новой финансовой системы. 2021‒2022 гг. станут критически важными для превращения ее из потенциального в реальный краеугольный камень экономики XXI в. со всеми ее достоинствами и недостатками. Уже сегодня можно быть уверенным в том, что это будет экономика растущего глобального неравенства и усиливающихся противоречий «центра» и периферии.

Во-вторых, важнейшей особенностью 2010-х гг. стало «привыкание» экономик к близким к нулевому значению процентным ставкам. Как в период активной фазы борьбы с кризисом в 2008–2009 гг., так и позже крайне низкие или нулевые ставки использовались в качестве основной «рамочной конструкции» для поддержки экономик. Собственно говоря, сама идея количественных смягчений вне контекста нулевой ставки была бы невозможна: в условиях неясных перспектив хозяйственного подъема компании просто не имели бы интереса в дополнительном кредитовании, а правительства опасались бы наращивать долг. Кроме того, важнейшей чертой 2010-х гг. стало появление как государственных, так и корпоративных бумаг с отрицательной доходностью — этот момент, на мой взгляд, является важнейшим для построения прогнозов относительно характера и продолжительности новых кризисов. Отрицательные ставки (которые, на мой взгляд, будут «опробованы» большинством правительств развитых стран уже в этом году и станут непременным атрибутом 2020-х) выступят важнейшим финансовым оружием развитого мира на ближайшие десятилетия, и им периферийным экономикам с их неконвертируемыми валютами противопоставить будет нечего.

Прежде всего следует исходить из того, что в развитых странах сложилась система, позволяющая правительствам мобилизовывать средства, которые они не могли применить для восстановления экономики никогда ранее. При бюджетном дефиците 26,9% ВВП, который имел место в США в 1943 г., в стране на протяжении двух лет снижался уровень жизни, а почти два десятка товаров распределялись на основе карточной системы. Сегодня экономические трудности невиданного масштаба практически незаметны. Безработица на уровне 24,9% трудоспособного населения фиксировалась в Америке в 1933 г. и сопровождалась падением потребительских расходов на 18%, промышленного производства — на 54%, строительства — на 78% и серьезным ростом социальной напряженности; сегодня скачок безработицы переживается вполне спокойно. При этом мало кто мог предположить, что столь масштабное вливание денег в экономику не спровоцирует инфляции, но в последние месяцы она остается ниже, чем в конце 2019 г. Все это означает, что в развитых странах практически сформировалась финансовая система, позволяющая преодолеть экономический кризис любого масштаба. Эта система имеет иммунитет к внешним шокам; она готова к функционированию в условиях отрицательных процентных ставок; она освобождается от зависимости от остального мира, которая казалась весьма устойчивой еще в 2000-е гг. Если мы увидим на протяжении ближайшего года экономический взлет в США и Западной Европе, наша гипотеза о формировании новой финансовой реальности получит зримое подтверждение.