Собаки Европы

Спрятавшись за книгами, я набрал правильные цифры.
«Да! – тут же, мгновенно, словно только и ждал, проговорил железный мужской голос. Словно сам Дзержинский в сквере напротив кагэбэ трубку поднял. – Да!»
«Здравствуйте, я от Оксаны Ивановны, – начал я вполголоса. – Она просила вам пакет передать».
«Рига, – строго сказал голос. – Знаете, где это?»
«В Латвии», – ответил я, листая альбом Михаила Савицкого.
«Это на Сурганова, универсам, – сурово оборвал меня голос. – Там и встретимся. Возле входа. Через полчаса. Я позвоню».

Спрятавшись в тень у памятной доски жертвам теракта, я написал матери отчаянную эсэмэску:
Ty dala mnie niеpravilny numar. Nie mahu pieradac pakiet. Cakaju pravilny. Tvoj syn.
Наверное, я был единственный в этом городе, кто пишет эсэмэски по-белорусски латиницей. Жаль только без диакритических знаков.
Мама всегда смеялась, когда я писал ей: cakaju. «Я читаю это как “какаю”, – говорила она мне при встрече. – И вспоминаю, как ты был маленьким и правда какался. В колготки. Тогда все малыши колготки носили. Такие трикотажные. Мальчики – голубые, девочки – розовые. Представляешь себя в голубых колготках?»

«Я пива закажу, – обиженно сказал Макася. – И водочки. За встречу. Ты же при деньгах, а у меня временные трудности. Девушка!»
«Я в туалет схожу, в Макдак, – я поднялся и схватил пакет. – Закажи, конечно. И пива, и водочки. И закусить».
«Давай, – Макасёв схватил с соседнего столика меню. – Только салатик брать не будем. А то потравимся. Стой. А чего ты с пакетом? В туалет?»
«Там… Там косметика, – сказал я, твёрдо глядя ему в глаза. – И прокладки. Я же пол поменял. Я теперь женщина, Макасёв. Так Пискуну и передай, когда следующий раз увидишь. И всем нашим. И салатик возьми всё-таки. С селёдкой. Тут такие салатики – пальчики оближешь».
И, помахивая пакетом, я победно двинулся к метро мимо ошеломлённого Макасёва.

Если этот зной забудет чувство меры, он испепелит город дотла. И нас, приматов, пантофагов с пакетами, текущих в своём ужасном множестве, с талым мороженым вместо мозгов, с тёплым пивом вместо сердца.
Так думал я, двигаясь к тому перекрёстку, где Ленин, ГУМ, «Макдоналдс» и Нацбанк забили свою бандитскую стрелку.
Лето испепелит этот город. Уцелеют те, кто одержим потребительским инстинктом. Уцелеют те, кто среди рабочего дня бродит прохладными галереями торговых центров, кто выбирает себе купальники и плавки, кто спустился в подземные царства, чтобы за шторкой примерить на себя «што-та оччэнь красивое, што-та оччэнь модное», примерить на себя скидку в самом низу униженного летом города.
Уцелеют немногие. Пассажиры метро. Если пакет нужно будет везти дальше чем на площадь Победы, я обязательно поеду на метро, подумал я. Метро вернёт меня в твёрдое состояние. Из Туркменистана бессознательности в Скандинавию осознанности.
Уцелеют те, кто спрятался за толстыми стенами музеев.
Уцелеют те, кому не хватило места в тесной маршрутке лета.
Бревно доплыло до Центрального. Я сполз на пластиковое кресло и заказал себе пива и кваса. Квас – от жажды, пиво для того, чтобы отметить то, что я всё ещё жив.