Введите обвиняемых

Его идеал: единая страна, единая государственная монета, единая система мер и весов, а главное – общий язык, на котором говорят все. Не надо ехать в Уэльс, чтобы тебя не поняли. Есть места меньше чем в пятидесяти милях от Лондона, где на твою просьбу поджарить селедку ошалело вытаращат глаза. Только если изобразить из себя рыбу и ткнуть пальцем в сковороду, тебе скажут: а, теперь ясно.
А больше всего он желает для Англии согласия между государем и народом. Он не хочет, чтоб страна управлялась как дом Уолтера в Патни: с утра до вечера драки, вопли и брань. Королевство должно быть подобно большому хозяйству, где каждый делает свою работу уверенно и спокойно.

Его карьера построена на лицемерии. В глазах, что некогда смотрели с презрением, нынче лишь уважение, впрочем, поддельное. Руки, что тянулись сбить с него шляпу, теперь простерты для дружеского объятия, грозящего обернуться сломанными ребрами. Он развернул врагов к себе лицом, словно в танце, а теперь намерен развернуть в обратную сторону: позволить им оглянуться на долгие холодные годы, ощутить дуновение холодного ветра, что пробирает до кости. Чтобы враги ложились спать, выбившись из сил, а поутру вставали, ежась от холода.

Не так-то просто объяснить юнцу вроде Ризли, за что он ценит Уайетта. Ему хочется сказать: хоть вы с Ричардом Ричем и славные молодые люди, куда вам обоим до него. Уайетт не произносит речей из удовольствия послушать свой голос, не вступает в спор из желания доказать свое превосходство. Не сочиняет любовных стихов сразу шести дамам, как Джордж Болейн, надеясь заманить в темный угол хотя бы одну и воткнуть в нее свое жало. Уайетт пишет, когда хочет предостеречь или осудить. Не признаться в своих чувствах, но скрыть их. Ему ведома честь, но неведомо бахвальство. Уайетт – вышколенный придворный, однако прекрасно знает этому цену. Изучает мир без презрения, принимает без отрицания. Он утратил иллюзии, однако не расстался с надеждами. Его глаза открыты, а уши слышат то, что ускользает от слуха остальных.