Униженные и оскорбленные

Глуп будет он, если не поймет этого с своей великосветскостью.

Я знаю, я выражаюсь слишком откровенно, но в эту минуту откровенность с моей стороны нужнее всего;

Подлецом меня не сделают, хоть и решат, что я должен заплатить. Со мной моя совесть, и пусть решают.

Старики очень любили друг друга. И любовь, и долговременная свычка связали их неразрывно.

Он как-то не по-обыкновенному мне обрадовался, как человек, нашедший наконец друга, с которым он может разделить свои мысли, схватил меня за руку, крепко сжал ее и, не спросив, куда я иду, потащил меня за собою.

Хоть бы в сумасшедший дом поступить, что ли, — решил я наконец, — чтоб перевернулся как-нибудь весь мозг в голове и расположился по-новому, а потом опять вылечиться.

Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как и другие… ну, там семейные люди. Я буду жить своими трудами. Наташа говорит, что это гораздо лучше, чем жить на чужой счет, как мы все живем.

Ах, зачем мы не все счастливы! Зачем, зачем!..

Да, я не любил его, и, каюсь, я никогда не мог его полюбить, — только один я, может быть, из всех его знавших. Многое в нем мне упорно не нравилось, даже изящная его наружность и, может быть, именно потому, что она была как-то уж слишком изящна.

Не боюсь я от него никаких мук! Я буду знать, что от него страдаю…