Жажда жизни

Он прошел мимо дома Дени и, сам того не замечая, углубился в грязный лабиринт шахтерского поселка, направляясь к хижине Декрука. Сначала на его стук никто не откликнулся. Потом на пороге показался шестилетний, не по годам малорослый мальчик. Но в этом бледном, слабеньком заморыше странным образом чувствовался знакомый боевой задор Декрука. Через два года этот малыш будет каждое утро в три часа спускаться в Маркасскую шахту и нагружать углем вагонетки.
– Мама ушла на террилевую гору, – сказал мальчик тоненьким голоском. – А я присматриваю за малышами. Вам придется подождать, господин Винсент.
Два малыша, сидя на полу, играли какими—то деревяшками и веревками; на детях были одни рубашонки, и они посинели от холода. Старший мальчик подбросил в топку угля, но печь грела плохо. Глядя на детей, Винсент содрогнулся. Он уложил малышей в кровать и укрыл их до подбородка. Винсент и сам не знал, зачем он пришел в это жалкое жилище. У него было только одно чувство: он должен что—то сделать, что—то сказать этим людям, как—то помочь им. Он должен дать им почувствовать, что по крайней мере понимает весь ужас их нищеты.
Жена Декрука вернулась домой, руки и лицо ее были черны. Она не сразу узнала Винсента – так он был перепачкан. Из маленького ящика, в котором хранилась еда, она достала кофе и поставила его подогреть на печку. Чтобы сделать приятное доброй женщине, Винсент пил этот тепловатый, жидкий, отдававший горечью кофе.
– Терриль нынче никуда не годится, господин Винсент, – пожаловалась жена Декрука. – Компания ничего нам не оставляет, ни крошки угля. Ну чем я согрею своих ребят? Одежонки у них никакой, только эти рубашки да вот кое– что сшили из мешковины. Эта дерюга натирает им тело до красноты. А если их держать все время в кровати, как же они будут расти?
Винсент проглотил подступившие к горлу слезы и не мог сказать ни слова. Такой страшной нищеты он еще не видал. Что могут дать этой женщине молитвы и Священное писание, когда ее дети замерзают? И куда смотрит господь бог? Эта мысль пришла Винсенту впервые. В кармане у него было несколько франков, он протянул их жене Декрука.
– Купите, пожалуйста, детям шерстяные штанишки, – сказал он.
Винсент сознавал, что это ничего не изменит: в Боринаже коченели от холода сотни малышей. И дети Декрука будут снова жестоко мерзнуть, как только износят эти штанишки.

Гоген препирался с Сезанном. Он размахивал яйцом и бриошью, которые сжимал в одной руке, а в другой руке держал стакан пива. Он хвастался тем, что во всем Париже он один способен пить пиво, не вынимая изо рта трубки.

• Твои полотна холодны, - кричал он, - холодны как лёд! Я коченею при одном взгляде на них. Ты исписал целые мили холстов и не вложил в них ни крупицы чувства!
• Я не пытался изображать какие-то чувства, - отвечал Сезанн, - Это я предоставляю беллетристам. Я пишу яблоки и пейзажи.
• Ты не изображаешь чувства, потому что тебе это не под силу. Ты пишешь одними глазами, - вот в чем твоя беда.
• Помилуй, а чем же пишут другие?
• Да всем, чем только можно! Лотрек пишет селезенкой. Винсент - сердцем. Сёра пишет мозгом и это почти так же плохо, как писать одними глазами. А Руссо пишет воображением.
• Интересно, Гоген, чем же пишешь ты?
• Я? Не знаю. Никогда не задумывался над этим.
• А я тебе скажу, чем ты пишешь, - сказал Лотрек. - Ты пишешь своим мужским естеством!

• Можете издеваться над человеком, который пишет мозгом, но именно это позволило мне открыть, как можно усилить выразительность наших картин вдвое!
• Неужто я должен опять слушать эту чушь? - взмолился Сезанн.
• Сезанн, заткни глотку, Гоген, сядь на место и не загромождай собой всю комнату! Руссо, хватит трезвонить о своей несчастной поклоннице. Лотрек, киньте мне яйцо. Винсент, вы не передадите мне бриошь? А теперь слушайте все!
• Какая муха тебя укусила сегодня, Сёра? Я никогда не видел тебя в таком волнении с тех самых пор, как тот малый плюнул на твою картину в Салоне отверженных!
• Ну слушайте же! Что такое современная живопись? Свет. А какой именно свет? Градуированный свет. Пятнышки красок, сливаясь друг с другом...
• Это не живопись, это пуантилизм!
• Да замолчите же! Вот вы кончаете очередное полотно. Что вы делаете вслед за этим? Отдаете полотно какому-нибудь болвану, который вставляет его в отвратительную золотую раму и тем уничтожает все ваши старания. А я предлагаю вам не выпускать полотно из своих рук, пока вы не вставили его в раму сами и не покрасили ее так, чтобы она стала неотъемлемой частью картины.
• Но ведь это же далеко не всё, Сёра. Каждая картина должна висеть в комнате. А если стены не такого цвета, как надо, они убивают и картину, и раму.
• Правильно! Но почему же не выкрасить так, чтобы они гармонировали с рамой?
• Прекрасная мысль! - воскликнул Сёра.
• А как же тогда быть с домом, в котором помещается комната?
• И с городом, в котором помещается дом?
• Ох, Жорж, Жорж, какие дурацкие мысли приходят тебе в голову!
• Вот, что получается, когда пишешь мозгом.
• А как вам, слабоумным, писать мозгом, если у вас его и нет в помине?