Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды

Любая из девяти хирургических специальностей (торакальная, челюстно-лицевая и ротовой полости, травматология и ортопедия, отоларингология – ухо, горло, нос, – педиатрия, пластическая, урологическая, нейрохирургия и общая хирургия) требует огромной подготовки и практики, чтобы выработать базу знаний, а также необходимые диагностические и технические навыки для безопасной и эффективной клинической работы. Музыкант тратит годы тренировок и репетиций, чтобы сыграть сольный концерт, а для полета на истребителе необходимо провести несметное количество часов на авиационном тренажере, прежде чем можно будет по-настоящему взмыть в воздух. И вместе с тем, насколько бы странным это ни казалось, с учетом зависящих от наших ежедневных решений людских жизней, подготовка хирургов проходит совсем иначе, и свои технические навыки мы по-прежнему вырабатываем главным образом за операционным столом, работая над живыми пациентами. Все хирурги-стажеры теперь обязательно должны пройти обучение базовым навыкам: наложению швов, обработке ран и уходу за ними. Им также доступны различные специализированные курсы, однако подготовка с использованием специальных тренажеров все еще находится в зачаточном состоянии.

Врачам приходится принимать судьбоносные решения постоянно, однако их пациенты тоже порой вынуждены этим заниматься. Именно пациенты, а не врачи, должны решать, прерывать ли беременность, отказываться ли от лечения по религиозным соображениям, продолжать ли лечение смертельной болезни на терминальной стадии, содействовать ли активно собственной смерти, попросив отключить аппарат искусственной вентиляции легких или диализный аппарат, поддерживающий в них жизнь, – решение, которое при других обстоятельствах было бы приравнено к самоубийству. Во всех этих случаях желание пациента должно быть первоочередным, но только при условии, как в случае Кэтлин, что его признают достаточно дееспособным и вменяемым для принятия этих решений с полным осознанием их последствий.

Перед началом операции мы взяли в аренду у Бромптонской больницы аппарат аутогемотрансфузии, который обычно используется в торакальной хирургии, где операции сопровождаются большими кровопотерями. Этот аппарат всасывает вытекающую из пациента кровь и очищает ее, чтобы ее можно было влить ему обратно. Его сложно использовать во время операции на голове и шее, к тому же врачей, работающих в онкологической хирургии, всегда было тяжело уговорить его использовать из-за опасения, что вместе с кровью они могут вернуть в тело пациента и раковые клетки. На самом деле у больных раком раковые клетки присутствуют в крови в любом случае, и они не приносят вреда, пока опухоль не начинает прогрессировать, либо, словно по Дарвину, пока у клеток в ходе их эволюции на поверхности не появляется клейкое вещество – рецепторы клеточной поверхности, – которое способствует формированию новой раковой опухоли в другой части тела. Как бы то ни было, фильтры аппарата аутогемотрансфузии в любом случае задерживают большую часть раковых клеток.

Когда дело касается лечения пациентов с травмами, то насколько бы сложной ни была необходимая им операция, они почти всегда возвращаются к полноценной жизни. С пациентами онкологии такой уверенности нет, и лечение порой оказывается не менее тяжелым и болезненным, чем само заболевание. Даже когда удается добиться исцеления, последствия для здоровья пациента могут быть долгосрочными и часто необратимыми.

Залечив тяжелое ранение одного своего пациента, Паре заметил: «Я перевязал, а Бог вылечит». Я понимал, что он имеет в виду: насколько бы ни были совершенными хирургические методики и послеоперационный уход, если у человека нарушена физиология, ранение или травма просто не заживут. Тем не менее, когда все получается, начинаешь верить в чудо.

Хирурги любят говорить, что если «архитекторы смотрят на свои неудачи, то хирургам приходится их хоронить». Один из величайших архитекторов, Фрэнк Ллойд Райт однажды парировал: «Врач может похоронить свои ошибки, однако архитектор может только посоветовать своим клиентам посадить плющ».

Не все мои хирургические случаи заканчиваются хорошо, и смерть пациента порой становится неизбежной. Размышляя впоследствии, даже когда мне не в чем себя упрекнуть, я снова и снова задаюсь одним и тем же вопросом: «Сделал ли я все, что мог? Должен ли я был сделать больше?» Как написал французский хирург Рене Лериш в своей «Философии хирургии»: «Каждый хирург несет в себе небольшое кладбище, на которое время от времени ходит помолиться, – средоточие горечи и сожалений, где ему следует искать причины своих неудач». Одно из тел на моем собственном кладбище сожалений принадлежит даме по имени Мишель.
Она была жизнерадостным и энергичным барменом тридцати с небольшим лет, когда вдруг начала испытывать сильный дискомфорт в области рта и языка. Ходи она регулярно на прием к стоматологу, ее проблему можно было бы заметить и раньше, однако, к сожалению, у нее не было своего стоматолога, и за медицинской помощью она обратилась лишь тогда, когда из-за болей в языке уже не могла есть. Тогда она позвонила в консультацию НСЗ за советом. Ее направили к терапевту, который наконец записал ее на прием в челюстно-лицевую клинику, где была проведена МРТ и биопсия. Затем ей сообщили, что у нее рак полости рта, который чаще всего обнаруживают у курильщиков, пьяниц и тех, кому за шестьдесят – ни первое, ни второе, ни третье к Мишель не относилось.

Доверие пациента – огромная привилегия, однако порой оно становится тяжелейшим бременем.

Гирудотерапия - Лечение пиявками.

Пиявки выводят кровь из человеческих тканей естественным образом. Это удивительнейшие создания, которые в ходе эволюции обзавелись особыми зубами, след от которых напоминает маленький пацифик. Они выделяют обезболивающее, чтобы их укус не ощущался, а также антикоагулянты, не дающие крови свернуться раньше времени. Они продолжают высасывать кровь, пока не наполнят свой кишечник, после чего разжимают зубы и отваливаются. Многие люди с глубоким отвращением реагируют на идею использования пиявок, однако, когда я сказал Мишель, что они помогут с ее лечением, она лишь пожала плечами и сказала: «Я никогда не была брезгливой, поэтому делайте все, что нужно, чтобы решить проблему».

На сегодняшний день хирурги способны пересаживать фрагменты тканей тела с рук, ног, груди, живота, спины и таза на человеческое лицо, чтобы восстановить внешний вид и функциональность пациентов.

Оценив повреждения ее лица, врачи, среди которых был Жан-Мишель Дюбернар, еще один челюстно-лицевой хирург, и Бенуа Ленжеле, бельгийский пластический хирург, сразу же исключили возможность проведения реконструкции стандартными средствами – с помощью пересадки свободного лоскута ее собственных тканей, взятых из другой части тела, – и начали подыскивать донора для первой в мире пересадки лица.
Пациентка оказалась без сознания запертой в комнате со своим лабрадором. Вероятно, отчаянно пытаясь привести хозяйку в чувство, собака принялась царапать ее когтями и кусать за лицо. В итоге отгрызла и содрала большую часть мягких тканей с ее носа, верхней губы, рта и щек.
Поиски заняли несколько месяцев, однако ближе к концу 2005 года подходящий донор был наконец найден. В результате операции, продлившейся пятнадцать часов, хирургам удалось восстановить Изабель практически нормальный внешний вид, пускай и с совершенно другим лицом, пересадив полностью нос, щеки, обе губы и другие мягкие ткани от скончавшегося донора, другой француженки, которая, по странному совпадению, тоже попыталась покончить с собой – в ее случае успешно. Позже, рассказывая о своих испытаниях, Изабель заметила, что «ощутила сестринскую связь» с незнакомым донором своего лица.
Когда Изабель очнулась в отделении интенсивной терапии после операции, ей дали в руки зеркало, чтобы она впервые взглянула на свое новое лицо.

Как и со всеми пациентами, пережившими пересадку, риски для здоровья Изабель не закончились вместе с операцией. Даже в случае успешной пересадки пациенты обречены всю оставшуюся жизнь принимать препараты, препятствующие отторжению, которые имеют опасные и потенциально смертельные побочные эффекты как в средней, так и в долгосрочной перспективе. Кроме того, после операции следует длительный восстановительный период и, как в случае с Изабель, дополнительные психологические проблемы, связанные с тем, что на человека из зеркала смотрит кто-то другой.

Иммунная система человека распознает и принимает родные ткани и отвергает чужеродные. Любая ткань, которая не распознается иммунными клетками (лимфоцитами) как родная, подвергается атаке иммунной системы. Единственный способ предотвратить это естественное отторжение пересаженного органа или ткани заключается в подавлении иммунной системы пациента, однако это подвергает его повышенному риску других заболеваний, в особенности инфекций, и со временем рака.

Сегодня, прибыв в отделение в восемь утра холодным воскресным утром, я обнаружил в своем кабинете оставленный для меня подарок. Он был от Тони, громадного инженера-сметчика, который два года назад перенес обширную операцию на лице по удалению редкой саркомы. К подарку прилагалась открытка, в которой он написал: «Спасибо, что спасли мою жизнь и мой внешний вид, а также за то, что были мне другом, в котором я так нуждался».
Думаю, моя работа – самая благодарная на свете.

Ни один человек в здравом уме не станет оспаривать ценность спасающих жизни челюстно-лицевых операций, проводимых нами для удаления опухолей, восстановления лица после автомобильных аварий, огнестрельных ранений, взрывов, падений и нападений. Косметическая же хирургия вызывает куда больше споров: как правило, это касается масштабных проектов, иногда финансируемых национальной системой здравоохранения, которые так любят освещать таблоиды. Вместе с тем многие операции я провожу, восстанавливая внешность пациентов после обширного хирургического вмешательства, предпринятого для устранения последствий травмы или лечения рака, и иногда, даже если никаких видимых следов операции не остается и лицо полностью заживает, появляется необходимость дополнительных косметических процедур для восстановления лицевой симметрии.
Так, один из моих пациентов челюстно-лицевой хирургии, мужчина средних лет по имени Джефф, который разбился на горном велосипеде, в результате операции получил глубокую подтяжку лица – по крайней мере частичную. Когда его доставили в больницу, его раны были все в грязи и мелком мусоре. Перед проведением операции по реконструкции лица эти раны пришлось вычистить и зашить. С помощью титановых пластин и шурупов мы восстановили структуру его костей вокруг глаза, после чего вернули мягкие ткани на место, чтобы как можно точнее восстановить его внешний вид до происшествия. Для этого мы часто просим у близких родственников предоставить нам фотографию.
Операция прошла успешно, и, когда все зажило, никаких видимых следов не осталось, однако в результате половина лица, которую мы оперировали, стала выглядеть на десять лет моложе другой. Таким образом, для придания лицу симметрии пришлось провести косметическую операцию и на второй половине, и в результате несчастного случая сорокапятилетний мужчина стал выглядеть не старше тридцати пяти. Сомневаюсь, что у меня когда-либо был более довольный пациент.

Без НСЗ моя мать, возможно, так никогда бы и не стала учительницей и не повстречала моего отца, так что на мою семью НСЗ оказала весьма ощутимое влияние. Полученный ею медицинский уход позволил нашей семье произвести на свет профессора челюстно-лицевой хирургии (меня), а также старшего детского хирурга-ортопеда – мою младшую сестренку Джанет, недавно назначенную хирургом-консультантом в то же самое отделение той же самой больницы, где много лет назад лечили нашу мать.

Оглядываясь на себя семилетнего, могу сказать, что наверняка смутно представлял себе, насколько почетной считалась профессия медика, однако я точно об этом не думал, равно как и о возможности приличного заработка. Я лишь помню, что думал о том, как стану хирургом и смогу помочь матери избавиться от боли.

Я обнаружил, что самый эффективный способ совершенствоваться – это повторять, повторять и снова повторять.

прекардиальный удар – ударить со всей силы нижней поверхностью сжатой в кулак руки прямо по грудине.
Удар наносится с такой силой, что часто приводит к сопутствующим повреждениям, особенно у пожилых пациентов: трескаются ребра или реберный хрящ. Но любое повреждение лучше смерти.

Анатомию я знал вдоль и поперек, но на первую самостоятельную операцию шел с атласом человеческого тела под мышкой. Этот справочник служил мне чем-то вроде талисмана.

Задача хирурга всегда заключается в том, чтобы избежать ошибок и не терять концентрации на протяжении всей операции, так как секундная невнимательность чревата фатальными последствиями. Пока что в моей хирургической карьере мне удавалось избежать катастрофических ошибок, однако ближе к концу моей хирургической подготовки был момент, когда я, действуя на автомате, допустил оплошность. К счастью, единственным последствием той оплошности было то, что мы ушли обедать на пару часов позже, чем планировали.

С каждым делением человеческих клеток хромосомы в новых копиях становятся короче, и в конечном счете клетка просто перестает делиться. Это естественная часть процесса старения, и именно по этой причине мы все обречены в итоге на смерть.

Пока я провожу операцию на лице, другие хирурги готовятся к изъятию костных и мягких тканей для свободного лоскута с целью реконструкции лица и шеи. Наличие двух хирургов, один из которых подготавливает лоскут для пересадки, а другой вырезает опухоль и делает необходимые приготовления, чтобы принять этот лоскут, значительно снижает общее время проведения операции, а вместе с ним и риск ошибки вследствие усталости хирурга или другого члена хирургической бригады. К тому же это позволяет сократить время пребывания пациента под общей анестезией, благодаря чему, в свою очередь, он быстрее восстанавливается после операции. Каждому из хирургов также помогает хирург-стажер. Принимая активное участие в операции и наблюдая за действиями своих старших коллег, он обучается навыкам, которые впоследствии позволят ему самому взять на себя главную роль.

Операционные медсестры – как и медбратья – обладают высокой квалификацией и в точности знают, где именно находится каждый из многочисленных – их может быть до 180 – инструментов на их лотке. Стоит мне попросить один из инструментов – а если что-то пойдет не так, каждая секунда будет на счету, – и он практически мгновенно окажется у меня в руке. Часто они и вовсе действуют на опережение: огромный опыт и внимательное наблюдение за моими действиями позволяют им угадывать мои просьбы чуть ли не до того, как я сам осознаю потребность в том или ином инструменте, и не успеваю я закончить фразу, как сразу же получаю необходимое.

Успешно пришив артерию с донорского участка к артерии, снабжающей кровью лицо пациента и закончив с наложением швов, мы снимаем микрозажимы, пуская по артерии кровь, которая разносит по пересаживаемому свободному лоскуту кислород. Я объявляю: «Лоскут на месте!», и младшая медсестра высчитывает время ишемии – промежуток времени, в течение которого лоскут был лишен кровоснабжения. В идеале он должен быть значительно меньше часа. Наполнившись кровью, кровеносные сосуды начинают пульсировать, раскрываются и словно воскресают, и эта часть лица получает новую жизнь.

Чтобы закрыть донорский участок, с которого был снят лоскут для пересадки, мы соединяем и сшиваем разрезанные края. По возможности мы натягиваем на открытый участок окружающую кожу, иногда сюда также требуется кожный лоскут – дополнительный кусок свободной кожи, которую мы обычно берем с живота, – поэтому мои пациенты частенько получают в качестве бесплатного бонуса небольшую абдоминопластику!

Дело в том, что активная вентиляция легких, происходящая в ходе естественного дыхания, значительно снижает вероятность инфекции дыхательных путей. Аппарат искусственной вентиляции легких справляется с подобной задачей гораздо хуже: если пациент проводит под искусственной вентиляцией больше суток, то риск воспаления легких резко возрастает.

На протяжении всей книги, описывая хирургические процедуры, я, как правило, говорю «мы», а не «я», не потому что считаю себя одним из членов королевской семьи, которым положено так делать, а с целью подчеркнуть, что хирургия – это неизбежно командная работа, в которой задействованы десятки людей, каждый из которых одинаково незаменим для достижения успешного результата.
Человек, которого мы оперируем, – это не просто физиологический механизм. Он думает, боится, его тело дрожит, когда рядом нет сочувствующего человека, готового его утешить. Ничто не заменит ему спасительного контакта с хирургом, обмена взглядами, ощущения, что врач взял все в свои руки, будучи уверенным – по крайней мере, с виду – в победе.
Рене Лериш (1879–1955). «Философия хирургии»

Как и для большинства хирургов, независимо от их специализации, для меня не существует «типичного случая», потому что каждая операция по-своему особенная. Тем не менее моя работа примерно на 80 % состоит из лечения людей с опухолями лица, рта или шеи. Любая операция длительностью более трех часов считается серьезной, хотя нам частенько приходится оперировать по восемь или двенадцать часов, а в редких случаях, когда кровеносные сосуды, которые должны дренировать пересаженный кожный лоскут, попросту отказываются это делать, процесс может затянуться и на сутки. Таким образом, серьезные операции являются самыми нервными, однако в случае успеха они приносят наибольшее удовлетворение.

Меня частенько поражало, насколько эффективно хирургической бригаде удается общаться между собой одними глазами, особенно когда требуются какие-то срочные действия во внештатной ситуации. Брошенный прищуренный взгляд, округлившиеся глаза, даже приглушенный вздох под маской способны стать весьма убедительным сигналом в оживленной и возбужденной атмосфере, царящей в самый разгар операции.

Многие хирурги накрывают на время операции пациентам лица. Так они делают операцию обезличенной и нейтральной, избавляя от постоянного напоминания о том, что перед ними живой человек. Но у челюстно-лицевых хирургов такой возможности нет.

Многие из наших операций включают «перенос свободного лоскута»: в одном из многочисленных мест на теле у пациента выкраивается участок его собственной ткани – кожи, мышечной, а иногда и костной – с последующим его перемещением в другое место для исправления дефекта, который может быть врожденным либо образовавшимся в результате травмы или удаления опухоли. Кусок лопатки, бедра или малой берцовой кости может быть использован для реконструкции челюсти, в то время как кожа и мягкие ткани с руки или ноги могут стать новым языком или образовать дно ротовой полости. Мы измеряем свободное пространство, которое образуется после удаления опухоли, благодаря чему точно знаем, какое количество ткани нам понадобится изъять из другой части тела для реконструкции. Мы записываем результаты измерений и в масштабе один к одному чертим нужную форму маркером на доске в операционной, чтобы использовать этот рисунок в качестве шаблона для свободного лоскута (участка ткани для пересадки). Специальным фиолетовым маркером мы аккуратно делаем разметку на коже, в точности повторяя форму и размеры необходимого участка ткани так, чтобы питающие его кровеносные сосуды располагались по центру.
Каждый раз во время операции, когда я готовлюсь сделать первый надрез, наступает момент предвкушения, когда время словно замедляется, и я становлюсь сверхчувствительным ко всему, что вижу, слышу и чувствую: к тихо играющей музыке, монотонному писку кардиомонитора, звукам отсоса, напоминающим приглушенное жужжание пылесоса, и преходящим в «хлюпанье», когда начинает отсасываться кровь и другие жидкости, шуму вытяжных вентиляторов и даже движению воздуха на коже вокруг глаз. Я все еще испытываю волнительную дрожь, предвкушая, как разрежу скальпелем поверхность кожи, обнажая желтый подкожный жир и расположенную под ним фасцию – серебристую соединительнотканную оболочку, покрывающую красно-коричневые мышцы. На мгновение разрез остается таким же ровным, как начерченная на бумаге прямая линия, однако затем из поврежденных краев начинает сочиться ярко-багровая кровь. В этот момент я словно попадаю в святилище, где ничто не может отвлечь меня от текущей задачи, и я полностью сосредоточен на лежащем передо мной человеке. Больница – это единственное здание на свете, где никто не двигается с места, когда срабатывает пожарная тревога.
Несмотря на точность хирургических разрезов, люди, впервые оказавшиеся в операционной, вечно поражаются тому, какое усилие нужно приложить, чтобы разрезать человеческую кожу или отвернуть кожу и мышцы на шее. Мы привыкли считать нашу кожу и мягкие ткани довольно нежными, однако они гораздо более грубые, чем может показаться, и приходится хорошенько постараться, чтобы их раздвинуть, обнажив подлежащие структуры.
Иногда из раскрытых тканей веет легким запахом, который улавливается наполовину сознательно, наполовину подсознательно, поскольку все внимание уделяется проделываемой процедуре. Разрез также сопровождается характерным звуком, если только вместо скальпеля не использовать лазер или диатермическую иглу[12]. Каждый раз, когда режешь ею ткань, она издает легкое жужжание, сопровождаемое музыкальной нотой.