Das Beste von Dostojewski: Schuld und Sühne + Der Idiot + Die Dämonen + Die Brüder Karamasow + Der Spieler

– Да разве вы ездили в Америку? – удивился я. – Вы никогда не говорили.
– Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, «чтобы испробовать на себе жизнь американского рабочего и таким образом личным опытом проверить на себе состояние человека в самом тяжелом его общественном положении». Вот с какою целию мы отправились.
– Господи! – засмеялся я. – Да вы бы лучше для этого куда-нибудь в губернию нашу отправились в страдную пору, «чтоб испытать личным опытом», а то понесло в Америку!
– Мы там нанялись в работники к одному эксплуататору; всех нас, русских, собралось у него человек шесть – студенты, даже помещики из своих поместий, даже офицеры были, и всё с тою же величественною целью. Ну и работали, мокли, мучились, уставали, наконец я и Кириллов ушли – заболели, не выдержали. Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати долларов по условию заплатил мне восемь, а ему пятнадцать; тоже и бивали нас там не раз. Ну тут-то без работы мы и пролежали с Кирилловым в городишке на полу четыре месяца рядом; он об одном думал, а я о другом.
– Неужто хозяин вас бил, это в Америке-то? Ну как, должно быть, вы ругали его!
– Ничуть. Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что «мы, русские, пред американцами маленькие ребятишки и нужно родиться в Америке или по крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень». Да что: когда с нас за копеечную вещь спрашивали по доллару, то мы платили не только с удовольствием, но даже с увлечением. Мы всё хвалили: спиритизм, закон Линча, револьверы, бродяг. Раз мы едем, а человек полез в мой карман, вынул мою головную щетку и стал причесываться; мы только переглянулись с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это нам очень нравится…
– Странно, что это у нас не только заходит в голову, но и исполняется, – заметил я.
– Люди из бумажки, – повторил Шатов.
– Но, однако ж, переплывать океан на эмигрантском пароходе, в неизвестную землю, хотя бы и с целью «узнать личным опытом» и т. д. – в этом, ей-богу, есть как будто какая-то великодушная твердость…

В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки. Я не про тех так называемых "передовых" говорю, которые всегда спешат прежде всех и хотя очень часто с глупейшею, но всё же с определённою более или менее целью. Нет, я говорю лишь про сволочь. Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки "передовых", которые действуют с определённою целью, и та направляет весь сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается.
В чём состояло наше смутное время и от чего к чему был у нас переход - я не знаю, да и никто, я думаю, не знает.

— Я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю.

— Мелочи, мелочи, главное! Вот эти - то мелочи и губят всегда и все...

— Поплакали и привыкли.

— Чтоб осознать какого бы то ни было человека, нужно относиться к нему постепенно и осторожно, чтобы не впасть в ошибку и предубеждение, которые весьма трудно после исправить и загладить.

— Всякого человека нужно сначала осмотреть самому, и поближе, чтоб о нем судить.

— Человек он умный, но чтоб умно поступать - одного ума мало.

— Будет то, что должно быть.

— Если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет... Никогда этого и не будет, не переменятся люди, и не переделать их никому, не стоит и труда тратить.

— Станьте солнцем, вас все и увидят.