Избранные произведения

Как же иногда здорово перечитать что-то из школьной программы, чтобы сравнить впечатления.
В ту пору беззаботной юности классическая литература воспринималась совершенно иначе: главным, как правило, был сюжет, остальные же достоинства, о которых нам с упоением вещали учителя, задевали редко. И Пушкина, который «наше – всё», я любила больше за то, что он легок и понятен, а не за то, что глубок и многогранен.
Наверное, поэтому и в «Пиковой даме» по моим воспоминаниям самый незабываемый момент был – это как старая графиня явилась Герману… ночью… МЁРТВАЯ… В те давние годы, чрезвычайно скупые на мистику, это был почти настоящий остросюжетный ужастик.
А ведь Пушкин это, прежде всего, стиль, образы и атмосфера, а главное – огромная смысловая нагрузка. В сравнительно небольшом объеме произведения он ухитрился и обличить людские пороки, и нарисовать прелюбопытнейшие характеры, и совместить драму, романтику и мистицизм. И все это невероятно красивым, богатым языком, зрелищно, сочно, ярко.
Эту повесть, впрочем, как и многие произведения автора, можно читать и перечитывать многократно, получая настоящее наслаждение от блестяще выстроенного текста, смакуя его и каждый раз открывая все новые и новые, незамеченные ранее нюансы и оттенки смыслов и образов.

Впервые читаю этот текст, столь изобильно цитирующийся: в Петербурге — на каждом углу, среди любителей Петербурга — через каждые десять абзацев, среди любителей истории/поэзии/Пушкина — раз в полгода. И в очередной раз убеждаюсь, что Пушкин — романист уровня «бог». Он сказитель до мозга костей, но ведь и правда: в каком-то смысле поэзия — это самая совершенная форма прозы. Так что у Пушкина просто не было особого выбора в способе самореализации.

Но я со школьной скамьи отравлена поголовным среди учителей превознесением этого поэта (тем более что сами учителя так и не смогли стать авторитетами), а может быть, я просто ещё слишком маленькая, чтобы оценить Пушкина. Ну вот не люблю я его. Так что в итоге приходится продираться через тернии предубеждения и знакомиться с этой одиозной личностью лично, а не сквозь призму общественного мнения. Его проблема, между прочим, в том, что оно сформировалось в Советском союзе, так что в каждом втором (если не первом) и, не спорю, прекрасном, критическом тексте встречаются ссылки на то, каким «клёвым» Пушкин был ненавистником классового неравенства. Культ Пушкина строился во времена, которые уже давно прошли, так не пора ли его пересмотреть? Его влияние невозможно недооценить, Пушкина нельзя отвергнуть, но можно ли суметь представить, что не существует совкового культа личности, и я просто заново открываю для себя очередного поэта? В общем, я попробую.

Этот поэт умеет смеяться над собой — такое всегда импонирует. Мастерски владеет ритмом, но мелодичностью порой готов пожертвовать в угоду сюжету. Использует реальные факты, метафоры, понятные каждому, много аллюзий на реальность своего времени. Текст богат, но, если вспомнить того же «Евгения Онегина», образ Евгения нынешнего уже не удовлетворителен. Он не однобокий, в нём предчувствуется глубина, однако же автор показывает нам только одну сторону героя (возможно, вам покажется, что это и есть однобокость, но поверьте, здесь нет противоречия). К чему бы это? Ответ один — не Евгений находится в центре внимания, он лишь функциональный герой, которого описывают ровно настолько, насколько убедительно он должен сыграть свою роль. Это не сразу бросилось мне в глаза, но главный герой поэмы «Медный всадник» — это действительно Медный всадник, точнее, его первоисточник, его оригинал — Пётр I. А его памятник — всего лишь призрак личности. В качестве события – «спускового крючка» у нас есть наводнение, есть жертва этого события, и теперь есть главный герой — фигура величественная, зловещая, почти демоническая. Параллельно с этой стихотворной повестью я читала один очаровательный японский роман (хотя если судить по размеру, — тоже повесть), где было полным полно призраков, поэтому снова возвращаюсь к тому, что Пушкин — сказитель до мозга костей. Этот момент понимания — такой момент, когда я могу оценить мастерство автора. И признать его. (Впрочем, на гениальность Пушкина никто и не посягал, просто люди недостаточно хорошо знают, на чём именно она основывается).

Так или иначе, известно, что в ранних рукописях и редакциях есть много отрывков, которые автор убрал или полностью переписал. Я сожалею об их утрате, они сделали бы текст более разношёрстным, более пёстрым, более богатым. Однако же это — чистая вкусовщина, пане читатели, тем более что, убрав эти пёстрые пятна, автор добился доминирования в поэме одного акцента, одного мотива, и благодаря этому мотив можно с лёгкостью увидеть и понять. Мотив несоизмеримости интересов великого правителя и обычного человека. Это уже потом правителя и человека свели воедино, раздули пламя внутреннего конфликта и стали петь на каждом углу, мол, «всё могут короли», кроме одного единственного — они не могут позволить себе быть обычными людьми. У Пушкина же «правитель» и «обыватель» — это разные люди. Тем ярче их конфликт.

В поэме открытый конец, автор не подводит итогов, не объясняет ничьих поступков, небо на падает на голову виновного, а справедливость не торжествует. Особенно последнее указывает на продуманность такого конца. Думайте сами, пане. Прямо сейчас, в этот самый момент Пушкин сбрасывает маску сказителя и остаётся поэтом — не более, но и не менее. Так мог бы Пушкин написать в ней что-нибудь иначе? В прозе эта повесть не смогла бы донести авторскую мысль. И этим она хороша.

Захотела прочитать книгу, чтобы выяснить на сколько забылась школьная программа. Была приятно удивлена. Что ни строчка, то всплывают слова из памяти. Вспоминала и не могла вспомнить, то ли все это учили, то ли все запомнилось, став крылатым. Да это и не важно. Главное, что чтение доставило массу удовольствия. Стихи нашего Пушкина даже и стихами не назвать. Это красивейший текст, представляющий зримую картину. И светское общество, и деревня, а главное природа во всей красе. А уж описание человеческих пороков и талантов не идет ни в какое сравнение с современными авторами.

Думаю, что со временем надо перечитать и другие произведения. Тем более, что проза засьавит задуматься о многом.

Что есть влюбленность? Прелюдия чувства, легкая, неуловимая, волнующая. Она делит время на неравные части, до и после, записывает увиденное в акварельные картинки, делает закладки на полях времени. Многое изменится, многое забудется, многое увидится в ином свете, и только чувство первой влюбленности звучной нотой останется в памяти, не сотрется и не обмельчает. В торопливом движении времени воспоминание о том чувстве будет удивительным маховиком времени возвращать в прошлое.
Для меня такую особенность имеют лишь немногие книги, по прочтении которых на душе становится удивительно ясно и тепло, а сюжет превращается в удивительное путешествие к потаенным уголкам души. Такой необычной книгой для меня всегда будет «Барышня-крестьянка» нашего бессмертного гения. Удивительная штучка, способная за сравнительно небольшой объем подарить массу положительных эмоций и улыбок.
Казалось бы, сюжет прост до невозможности. Григорий Иванович Муромский и Иван Петрович Берестов, англоман и провинциал, повздорили между собой. Годами исчитывается личная неприязнь. Да только сколь крепко не было их негодование, судьба готовит им удивительный урок. Одним теплым утром, облачившись крестьянкою, Лиза Муромская отправляется в Тугиловский лес, принадлежащий имению Берестовых…

Вот только прелесть творчества Пушкина измеряется не только способностью талантливо коснуться струн души и описать утаенное чувство. За незамысловатыми пейзажами последует добродушный разговор о разумном устройстве имения и воспитании уездных барышень, необоснованных предубеждениях и проявлениях душевной смелости. Тепло и иронично автор откроет секрет: настоящее чувство не страшится предрассудков, не видит социальных различий, не ведает сомнений и преград.
Великолепная повесть, яркая, искренняя, преисполненная ожиданием первой любви. Почему же я так трепетно люблю ее? Наверно, потому, что она напоминает мне, как сама я несколько лет назад убегала на свидание к тому, кто сейчас дороже всех на свете.

Это как поставить все свои деньги на 1:0 и увидеть, как в добавленное время вратарь приходит в чужую штрафную на подачу углового и сравнивает счёт.
Это как играть весь день без сохранений, дойти до последнего уровня и невзначай нажать коленкой на кнопку питания процессора.
Это как никогда не снимать наличку, но пойти в банкомат, снять все накопления и тут же потерять кошелёк.

Германн, как ты мог так обдёрнуться???

Представить невозможно весь ужас положения! Всё в твоих руках, а ты - бац! - да и взял не ту карту. То есть, думал, что взял ту, а оказалось, не та. Взял то ту, но как же так вышло, что не та? Или то была та? Подождите...
Вот-вот, в том то и путаница. Сказать с полной уверенностью, какую карту взял Германн, нельзя.
Взял пиковую даму по ошибке.
Взял туза, который превратился в даму.
Оба утверждения могут быть верными. Дама - значит человек загубил себя сам, собственной же рукой. Туз - значит его сгубила судьба, рок, с которым шутки плохи. Возможно, правда кроется в совокупности...

Дорогой читатель этой рецензии, так какую же карту взял Германн?

Вот вздумалось мне освежить в памяти произведение, которое мы читали еще в пятом классе школы. Честно сказать, я вообще не помнила о «Капитанской дочке» ничего, кроме того, что я ее читала, и что, кажется, именно с этого произведения у меня возникла неприязнь к Пушкину; ибо его превозносили (да и сейчас превозносят) как величайшего русского поэта и писателя, и если в начальной школе, читая чудные сказки, я вполне с этим соглашалась, то серьезная проза меня страшно разочаровала – помню, глаза спотыкались об текст, смысл ускользал, да и вообще не возникло ни интереса, ни одной положительной эмоции.

А теперь этот неловкий момент, когда вроде бы надо сказать, о чем произведение, при том что все, кроме тебя, это произведение знают. Ну, раз так заведено…

Отец решает отдисциплинировать своего сына, Петра Гринева (по совместительству главного героя) и отправляет его на службу. В пути молодой человек успевает немало накуролесить, как и полагается молодому человеку, и даже выказать себя в роли благодетеля, а когда приезжает по месту назначения, знакомится с дочкой капитана Миронова, Марьей Ивановной. У него вспыхивают чувства к девушке, но у него имеется соперник – офицер Швабрин, персонаж со всех сторон отрицательный, даром, что поначалу друг главного героя. Но основная интрига романа в том, что тут очень некстати начинаются разбойные нападения Емельяна Пугачева, именующего себя государем. Родителей Марьи Ивановны он казнит, Гринева в силу некоторых причин милует. Тот отбывает в надежде привести помощь, а Марья Ивановна остается в руках Швабрина, присягнувшего на верность Пугачеву. Гринев одержим мыслью спасти любимую.

Глаза мои спотыкались об текст «Капитанской дочки» и в этот раз, но дело не в том, что мне было сложно продираться через него, нет – просто сам стиль непривычен и мне решительно не нравится, эти старорусские слова и выражения мне поперек горла. Что касается содержания, ныне оно для меня чересчур наивно, напомнило старую детскую сказку, сохранившую в себе жизненные реалии – ну да, кое-какие персонажи погибают от рук злодея, но принц обязательно спасет заточенную принцессу, принцесса обязательно найдет способ проявить свои благородство и силу характера, даже если до этого их вроде как и не было, родители, которые против неравного брака, непременно изменят свое мнение и благословят женитьбу сына, и повествование закончится в самых учтивых выражениях и вариацией послесловия «и жили они долго и счастливо».

Это все очень мило и трогательно, но достаточно наивно для рассказа о реальной войне. Особенно учитывая то, что опущены подробности этой самой войны. Признаюсь, рассказ по факту меня несколько разочаровал. И дело тут не в моей кровожадности, просто такие подробности оживляют повествование и избавляют его от необходимости быть похожим на байку для детей.

Тем не менее, чтение было нескучным. Просто заставляло снисходительно улыбаться.

Столько слов уже сказано и написано об этом произведении, что я вряд ли скажу что-то новое.
Мне просто всех жалко.
Жалко Ленского за его юную пылкость, за идеалистичность, поэтическую душу, которая его погубила.
Татьяну жалко за то, что она родилась, кажется, не в том месте и не в то время, и никто не понимал ее сдержанной красоты, мечтательности, замкнутости. За то, что была гостеприимной хозяйкой, образцовой графиней, наверняка хорошею женой, жила в городе и была верна мужу, но хотела на свободу, в деревню, в поле, к одиночеству, простору и книгам.
И Онегина тоже жалко. Потому что жить без цели, без мечты, без вообще каких-то якорей - плохо. Жизнь в скуке и праздности мне представляется прямо-таки мучительной. Жить, не испытывая эмоций, когда тебя ничего не трогает и не цепляет - не очень весело. Ну и так некстати через годы вдруг вспыхнувшая любовь к Татьяне еще добавляет драматизма. А вот Татьяне я аплодирую за такую стойкость.

Ладонь порхает по листам, словно на балу, Татьяна; словно осенний листок кротко бьётся в вечернее зажжённое окно.
Листы мелькают под рукой, словно окна: ах, как сладостно кружится сердце на балу от счастья!
Но не было Тани на балу: на неё был наведён лорнет Онегина, словно дуло пистолета, и она выдержала этот взгляд былой любви, прошлого… напрочь, разрушенного.
Так странно: на неё просто навели лорнет, а у неё ранено сердце, словно пуля, выпущенная Онегиным на дуэли, не остановилась, а, подобно тому самому топору из Братьев Карамазовых, о котором говорил чёрт, Ивану, что если его бросить на орбиту Земли, он будет летать как спутник, так и пуля Онегина, словно покинула орбиту искусства, преодолела гравитацию жизни, пронзив, вслед за Ленским, сердце Тани, затем, навылет, на Кавказе, смертельно ранив в грудь самого Онегина (умирая, он думал о Тани своей, и она это чувствовала, видела… задремав на скучном балу), а потом, эта пуля убила и.. Пушкина, а затем и Лермонтова, Гумилёва, пронзив в сумерках на обочине дороги, при расстреле, и он упал душою, бессмертием своим, в мягкую, в росах и звёздах, траву, и, наконец, пуля с жаром вонзилась в грудь Маяковского, затрепетав и успокоившись в ней навсегда: тогда, в той грустной гостинице, были сказаны почти те же слова: но я другому отдана…

Нет, Тани не было на балу.
Листы мелькали под моей рукой, листающей томик Онегина, словно ступеньки.
Да, освещённые окна-ступеньки..
Помните? Вы всё, конечно, помните..(откуда здесь эта строчка Есенина?), как Таня, в своём мучительном, кафкианском сне, убегала от медведя по снегу, её ножка увязла в сугробе, и она там потеряла башмачок… словно Золушка.
Знаете, славно, читая Онегина, сбегая по залитым светом, ступенькам страниц.. обронить письмо, словно туфельку.
Да, женщины теряют туфельки на ступеньках, а мужчины — письма и сердце, на страницах книги.
Или это я один застрял  в 19 веке, душой?
В моей жизни даже дуэль была. Правда.. на газовых пистолетах, и не из-за женщины, а из-за Достоевского: его назвали педофилом и мерзавцем.
Я не смог смириться и вызвал подлеца на дуэль: мы вызвали — я, и алкоголь.

Знаете, мне всегда было сладко представить, как я на дуэли, благородно и гордо, выстреливаю вверх, в синеву (не ранить бы птицу! это кошмар для меня, причинить боль животному. Ах, сколько раз мне потом снилось в кошмаре, как я стреляюсь на дуэли, я.. Александр Сергеевич, в чёрном фраке, в цилиндре и..в джинсах: стреляю в небо — словно я стреляюсь с ангелом —, и на меня падают, один за другим, синички, воробьи, голуби, зяблики даже: какой то конец света: падают птицы и звёзды.
На этой дуэли, я выдержал выстрел подлеца, но.. сам, не успел выстрелить в небо, как я благородно мечтал.
Просто, кто-то вызвал полицию и мы разбежались как школьники, воровавшие яблоки где-то в раю.
Ах, если бы и с Пушкиным так было!

Вы можете себе представить старого Пушкина, или, Пушкина, возвращающегося с дуэли, счастливым?
Это что-то фантастическое: легче представить, как Толстого похищают из Ясной поляны, ночью, инопланетяне.
Так вот, оказавшись с девушкой (назовём её, Таней) в тёмном закоулочке чужого двора, запыхавшиеся и улыбающиеся, словно после ночи любви, прильнув спинами к стене дома, словно к постеленной для нас огромной постели, чьи окна заросли звёздами и небом, как травой, я с улыбкой приподнял пистолет и.. выстрелил.
Правда, одними губами, наведя пистолет себе на висок (а забавная была бы дуэль, да? Дуэль сумасшедших..
Один целится в другого, а другой.. навёл пистолет на себя. Интересно, чисто психологически, каково в этот миг стрелять, первому? Уж не в себя ли, тоже? Ах, дуэль любовников.)
Через миг, ещё толком не отведя пистолет от виска, я с грустной улыбкой, смотря в милые, улыбающиеся глаза девушки, прошептал: Вика..(ну, то есть, Таня), я тебя очень люблю..

Что-то я отвлёкся. Кстати.. а сколько лет было Тане?
Вероятней всего, возраст у Пушкинской Тани, прыгает как солнечный зайчик и почти крылато рифмуется с тем, как в романе сливаются сны Евгения и Тани: по сути, это роман снов, всё самое главное случается как бы на заре снов, в отсвете снов, так что кажется, это сон во сне.
Просто подумалось.. а что, если Тане было 13 лет? Как и её няне, когда её насильно женили на нелюбимом.
Забавно, но быть может возраст Тани мелькает тайно в романе эдаким полтергейстом не случайно, а как бы спиритуалистически: Пушкину ведь тоже было 13 лет, когда он впервые влюбился в Наташу, крепостную и актрису в доме графа Толстого. (Флобер сказал: Мадам Бовари — это я. Пушкин мог также сказать о Татьяне).
Любопытно ещё и то, что в черновиках, Пушкин «пробовал» на роль Татьяны, другое имя. Вот что сохранилось в его черновике: Её сестра, звалась Наташей..
Пушкин, как в магическом кристалле стиха, словно прозревает образ своей будущей жены.
В самом же романе, Пушкин проговаривается в порыве вдохновения:

Сам Пушкин, уже за кадром строки, в письме Вяземскому, говорил, что Таня писала своё письмо в 17 лет.
Но 17-летнюю в те времена не называли бы ребёнком и девочкой, как называли Таню в романе.
Во времена Пушкина, это была норма.. на излёте века: Жуковский влюбился в свою будущую жену, когда ей было 12. (в этом смысле не случайно столько реминисценций на Жуковского в романе).
Курсив возраста нежности присутствует и когда сестрёнка Тани — Оля, флиртует на балу с Онегиным, и Ленский возмущается:

К слову, не понимаю почему этот тонкий момент упустили литературоведы, но именно Оле суждена в той или иной мере судьба Анны Карениной, а не Тане.
Итак, если Тане 13, тогда Оле — 12?
Интересно отметить, что набоковская «Лолита» просто пестрит отсылками к Онегину, начиная от письма матери Лолиты к Гумберту, обыгрывающего письмо Тани, и кончая… последней встречей Гумберта и Ло, когда его душа оказалась у колен подростка, впервые поняв, что сделала с этой девочкой, а эта повзрослевшая девочка (беременная), смотрит на него так строго и кротко, с измученной высоты своего нежного возраста, как Таня на Онегина, в конце: они словно зеркально поменялись местами, как тени на луне: одни, резко укоротились, другие — выросли.
Таня и Лолита, кажется, прожили долгую и мучительную жизнь, выросли душами, а Онегин и Гумберт, кажутся рядом с ними.. совсем мальчишками.

В этом смысле, у Онегина появляется странный адвокат: время. Нежный возраст Тани, которую он фактически пожалел.
Я не говорю о том, что тогда это было нормой, но норма как бы двоилась, как и многое двоится в романе, словно к адском сне, заботливо обставленном зеркалами.
Перечитав Онегина, я с детским изумлением понял, что раньше я совершенно не понимал этих хрестоматийных слов Тани: Но я другому отдана, и буду век ему верна..
В самом силуэте мелодики начальных и последних слов Тани: «но я другому… ему верна», есть какое-то таинственное эхо «Nevermore» из стиха Эдгара По — Ворон.
Не уверен, были ли хоть раз в театре, в опере, у школьной доски… с правильной интонацией произнесены эти слова Тани, в которых, кажется, мерцает вся экзистенциальная трагедия жизни, все оттенки чувств: сознание своей обречённости, счастье видеть любимого, раскаявшегося, нежная тоска воспоминаний, боль мечты…
Эти слова Тани, по своей сакральной силе, равны гамлетовскому: Быть, или не быть.
И для мужчины-актёра, быть может, реальная трагедия, до конца им не осознанная, что он не сможет их произнести на сцене.
Каюсь… я не утерпел, со своей арлекинской душой и попробовал сценически произнести эти слова, сначала наедине, перед зеркалом, перед томиком Пушкина.. и, наконец, перед любимой своей, смотря в её чудесные глаза. цвета крыла ласточки.
Было стыдно. Очень. Любимая, сдерживая улыбку, промолвила, что это напоминает забавную постановку в театре Виктюка.

И даже когда я эти слова понимал раньше, благородно, в духе Достоевского (как понимают многие: верность, русская душа возле раненого в боях мужа..), я всё же не понимал этих слов, а они, на самом деле, имеют обратную, таинственную сторону, как луна.
Мне это вдруг как-то вдруг открылось.. как озарение, когда я припал лицом и губами, к письму от любимой, словно к белым и тёплым коленям.
Любимая моя — замужем. Не за мной, к сожалению…
Есть такой термин — боваризм, в честь героини Флобера, живущей в удушающей атмосфере, сначала, монастыря, а потом и брака: книги для неё, с романтической жизнью, стали дыханием сердца, подобием кислородной маски и не давали ей задохнуться, т.е. примириться с пошлостью и грубостью жизни.
Хотя глупые или наивные люди, сказали бы, что она просто начиталась женских романов.. как Таня.

Хочется раз и навсегда защитить Таню, заслоня её от пошлого и глупого понимания её образа, особенно, в известных строчках:

Нет, Таня вовсе не пустышка, начитавшаяся Ричардсона и Руссо: сама спираль мелодики этого стиха напоминает раскрытие лепестков таинственного цветка, являя нравственное и духовное чудо любви: мы же не говорим о Мастере и Маргарите, что они чего то там начитались? Когда они встретились ранним утром в том сонном и солнечном переулочке — пришла их пора, как и Тане. Это рок, в этом есть некое бессмертие любви, рифма любви и томящихся душ.
Просто мне подумалось.. что Таня Ларина, опередила в этот термине свою французскую сестру (у Тани он многомерней), и термин вполне может называться — Ларизм. Почти — лиризм.
Таня с самого детства была чужая в семье (литературная, 4-я сестра сестёр Бронте,скорее), словно у неё совсем иная природа: она не играет в игры с детьми, не вышивает.. она словно с колыбели томится по нечто туманному, вечному.. сама ещё не понимая по чему именно.
Так ангел с перебитым крылом смотрит в тёмные небеса, на перелётный клин ангелов, летящих куда-то среди звёзд.. а он, несчастный, потерпел крушение на этой странной и холодной Земле.

Таня и правда чуточку не от мира сего: словно лунатик, она вечно проводит время у ночного окошка, где светят звёзды и луна взошла.
Она так трансцендентно естественна у окна, словно оно.. окошко иллюминатора космического корабля: этот звёздный, неземной пейзаж — её исконная родина.
Да, Таня томится по любви, как чуду жизни.
Для неё любовь — это альфа и омега жизни, а всё остальное — лишь мимолётные декорации к ней, начиная от старенькой усадьбы в глубинке России 19 века, и заканчивая миром.

В этом смысле Пушкин не случайно бессознательно сблизил возраст Тани, с возрастом Джульетты (в конце концов, много возрастов томится у нас в душе, как листвы на ветке, как и много душ томится в нашей душе: так, в душе Тани, томится душа Наташи Ростовой: быть может, первый случай прослеженной литературной реинкарнации).
У Тани, как и у Онегина в романе — два возраста: земной и небесный, точнее — метафизический, так что в этом плане споры литераторов — равно бессмысленны.
И пусть не смущает читателей мнимый наив Тани, влюбившейся навеки, в первого «залетевшего» к ней мужчину — Онегина.
В той же мере, только нечуткий читатель может укорять со смехом Ромео, признающегося в «вечной любви» Розалине, за день до того, как он навеки влюбится в Джульетту.
Тут нет противоречия, и это вовсе не ветренность, а, медленно раскрывающийся цветок души, любви.
Это как компас любви, с дрожащими на ветру лепестками стрелок: Ромео ещё не понимает, что «компас» указывает вовсе не на Розалину, а на её имя: сквозная символика образа розы в пьесе Шекспира.

Это удивительно, но 7-й и 8-й стихи третьей главы Онегина, перекликаются со стихом Пушкина — Пророк.
Таня словно простёрта в пустые жизни, и ангел — любовь, открывает ей очи, даёт ей небесный язык (ей дивное письмо), а в её разверстую грудь, вкладывает не угль, пылающий огнём, но — "зерно, которое огнём весны оживлено".
Я веду к тому, что, Танино: но я другому отдана, это почти кантовский императив, но… мучительно и навека сломленный, подобно крылу.
Таня родилась для любви, как Пушкин был рождён для поэзии, цветы сирени для весны.
Представить Таню замужем без любви, с её верностью, всё равно что представить Пушкина, работающего в каменоломне, или Пушкина-инвалида, совершенно парализованного после дуэли.
Это нереально и безумно, трансцендентно, а между тем, именно это мы и видим. Таня — это запряжённый Пегас.

Любовь, озарившаяся в сердце Тани, рождается раз в 100 лет, а может и реже.
Она словно летит в космическом пространстве сквозь звёзды, населённые таинственной жизнью, мимо грустной земли, печальной России…
Любовь Тани, словно летит со световой скоростью, и счастье тому, к кому она прильнёт, ибо обернуться, возвернуться на таких световых скоростях — уже невозможно: это равномерное погружение судьбы и сердца Тани, в тьму, почти космическую, просто потрясает, как и потрясает и то, что в эту обоюдную тьму погружается и сердце того, кто отверг её любовь, словно отверг Рай., в глупости и гордыне неверия.

На самом деле, Пушкин описывает локальный апокалипсис, и даже тот дивный миг, когда Онегин, словно на картине Рембрандта — Блудный сын, склонился у ног Тани (о! Не только телом! — душой, судьбой!!), моля о прощении, кажется, что их разделяют уже тысячи световых лет: мы точно знаем, что это гибель для всех: и Ленский мёртв, и нянечка Тани, и Онегин скоро умрёт (в разговоре с Юзефовичем в 1829 г., Пушкин обмолвился, что Онегин, после участия в восстании Декабристов, будет сослан на Кавказ и там — убит. Это роднит Онегина с Вронским, отправившегося после гибели Анны, на войну), умрёт и Пушкин, не говоря уже о Тане, ибо она — это предтеча Карениной, и ей даже не нужно бросаться под поезд: иной раз бросаются в брак, чуждый душе, как на рельсы.

И как же пронзительно, до слёз, выглядят рисунки Пушкина на полях 10-й главы, не входящей в роман, вместе с путешествием Онегина (к слову, наивно рассматривать эти вещи, как естественную часть романа: есть в них нечто чужеродное: словно орбита Плутона, они пересекают границы романа, покидая его.
По сути, это идеальный образ чистилища, где шумят вечные тёмные волны у скал и где бредят уставшие уста строк, о политике, скуке и смерти) — силуэты повешенных декабристов, но.. боже мой! присмотритесь к силуэтам двух повешенных, отдельно: это же… мужской и женский силуэты! Силуэт Тани!

И скучны уже споры о возрасте генерала, за которого вышла Таня.
Разумеется, он был не старым: Онегин сам обмолвился, что о шалостях в юности с ним. Ещё Цветаева писала о таких 30-летних генералах наполеоновских войн.
Но, сам Пушкин, всей оптикой романа, начиная от кошмарного сна Тани с медведем, до женщины на балу, мимолётным взглядом обернувшейся и увидевшей толстого и несуразного генерала, и заканчивая его карикатурным, пустым образом, когда он с Таней идёт по коридору, ясно говорят о том, что он — приговор для Тани и живой склеп.

Кстати.. вы никогда не думали о том, что в романе, дуэлей было несколько больше?
Не правда ли, письма Тани и Онегина, похожи на метафизическую дуэль между влюблёнными?
Похоже на странный, дивно-кошмарный сон, чуточку не от мира сего… словно два ангела на земле, равно чуждые людям, встретились, но один из них не узнал другого, как в стихе Лермонтова

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи

Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.

Заметьте, Онегин ведь тоже пытался что-то сердцем припомнить, как и Таня, зарываясь душою в книги, в пыль веков, разврат и веселье света… но потерял себя во всём этом, а когда припомнил что то главное — любовь, было уже поздно.
Не знаю, обращали ли на это внимание литературоведы, но композиция романа.. напоминает «Демона» Лермонтова, только развивается сюжет на земном уровне, всё же мерцая чем-то небесным и адским.
Пушкин нет нет, да проговорится случайно об инфернальности нашего героя: Пушкин просто чудесно обыграл небесную природу Онегина, уже в самом имени его — потому наивны мнения, что роман следовало бы назвать — Татьяна Ларина: Евгений Онегин.. ах, это крылатое, зеркальное — ген, genius, как сказали бы в древней Греции, таинственный Дух, или — Демон, мерцающий в синеве пейзажа имени реки: Онега.
Онегин, отверженный от любви Тани (поистине, она в конце романа преображается в инфернальную богиню Танатос, богиню смерти и скорби), и правда напоминает Демона Лермонтова, низверженного из Рая.
Когда Онегин несётся зимой на конях к своей Тане, по голубому льду на заре, это напоминает.. полёт Демона из поэмы Лермонтова, в голубой тишине среди холода звёзд: и лучших дней воспоминанья, когда он жил в жилище света, пред ним теснилися толпой..

И как я раньше не замечал этих строк в письме Онегина?

Все помнят стихи Пушкина Пора мой друг, пора. Покоя сердце просит!,
Где он пишет обратное: на свете счастья нет, а есть покой и воля..
Но в письме Онегина, Пушкин словно возвышается над собой, как и подобает гению, утверждая  высшую максиму жизни — любовь. Нет ничего важнее и выше её.
И в этом смысле просто поразительна 8 глава, где Пушкин говорит о своей музе, на самом деле, тайной героине романа, прекрасной дриаде, прячущейся с улыбкой за березовыми стволами листов.
Пушкин описывает спиритуализм вдохновения, как бы зачерпывая крылом, синеву и красоту мира, красоту юности своей, лесов, рек и звёзд, всей печальной и таинственной тайны России, и всю эту красоту он сгущает в единый, полупрозрачный силуэт музы, выводя её.. на сцену, на бал, где появляется и Татьяна.
Происходит нечто невероятное: ангелический образ музы, сливается с Таней — в одно, и она волшебно преображается, как бы дивясь самой себе.

В романе,, подобный спиритуализм случается дважды, и во втором случае это просто до мурашек на сердце: муза Пушкина.. входит в Онегина, тоскующего о Тане у камина (в позе врубелевского Демона?), с книжкой в руке — дивной рифмой образа превратившаяся в «магический кристалл» из конца романа, в котором Пушкин в юности смутно прозревал свой роман.
Онегин выпадает из реальности, из романа Пушкина; словно мираж, меж строк мерцают видения о Тане, скитаниях души после смерти и.. меж эти видений, таинственно сквозится одно: лежащий на снегу, убитый юный поэт.
Понимаете? Онегин. в своей тоске по любимой, преодолел себя, как персонажа, он вышел за свои пределы, сбросил маски свои, обнажив душу до бессмертия, узрев смерть своего творца — Пушкина (оптика сна, словно перевернутый бинокль, исказила возраст Пушкина, сделав его юным, но мы то всё понимаем..).
Такого в мире искусства ещё не было..

А что же Таня? Ах, Таня, Таня..
Разве не напоминает вам её жизнь, в пещере чуждого ей брака, с нелюбимым, без детей, жизнь.. Эвридики?
Сойдёт ли ещё раз наш Орфей к своей Эвридике, в ад?
Сойдёт ли уже после смерти, и не важно, будет это во сне молодой Тани, или уже старой, кротко улыбнувшейся во сне, ибо к её ногам, прильнул доверчивый холодок поцелуя её… верного призрака, отказавшегося от рая, ради неё, или Онегин придёт к ней уже в другой жизни, ином воплощении..
Важно лишь то, что у Онегина и Тани, как и у каждого из нас, будет снова шанс на вечную любовь: главное, не упустить его, не оглянуться, словно Орфей, на суету мира или что-то мимолётное, ложное, в себе, словно река в аду, разделяющая тебя с любимым.
Вполне возможно, что русская река Онега, впадает в Стикс, возле которого сидит наш Евгений, тоскуя о свой Татьяне, пуская по реке кораблики писем.

Рисунок Пушкина на полях письма Тани.

Школьная программа несколько отбила любовь к классикам и не потому, что во времена моих школьных лет писатели писали хуже, а сейчас, внезапно, реабилитировались, нет, дело было в учителях. К сожалению, так уж вышло, что моя учительница литературы была...не будет плохо о тех, кто когда-то давно меня чему-то учил, скажу только - грымза страшная! Но это мягко и ласково)
Так вот, в связи с таким вот прошлым к классикам я пришла гораздо позже. И вот решила взяться за мистическую историю.
Что здесь есть? На самом деле - все! И когда говорят "Пушкин наше все!", я подписываюсь под этим высказыванием широко и витиевато!
Несколько героев, но раскрыты так полно, что кажется, будто история повествуется уже несколько сотен страниц. Идея - гениальна! Взывает как и у главного героя, так и у читателя, к желанию узнать тайну расклада - великолепно!
На мой взгляд - одно из самых ярких мистических произведений в данном жанре среди многих мэтров и культовых писателей.
Браво! Рекомендую всем!