Тобол. Много званых

От Петра Алексеевича Ремезову была другая милость. Когда пятнадцать лет назад Семён Ульянович с Леонтием были в Москве, царь приказал им исполнить сводный «Чертёж сибирских градов и земель». Ремезовым выдали полотнище лощёной бязи шести аршин в длину и четырёх в поперечнике и пустили в хранилище Сибирского приказа. В нужный срок Ремезовы принесли назначенный чертёж. Царь пожаловал их «выходом» – сукном и пятью рублями, и сразу же заказал «Чертёжную книгу Сибири» – новый изборник из двадцати четырёх карт на дорогой александрийской бумаге.

Эту книгу Ремезовы делали уже дома и все вместе – и Леонтий, и Семён, и даже Иван, который тогда ещё жил с отцом в Тобольске. Книга получилась красивая, словно напрестольное Евангелие: реки голубые, горы жёлтые, леса зелёные, подписи – киноварью.

Признание к нему пришло только семнадцать лет назад. Тогда боярским приговором воеводе Андрею Нарышкину поручили составить новый чертёж Сибири. Андрей Фёдорыч дал Ремезову подьячего, казака и подорожную грамоту, чтобы всякий мелкий острожный воевода и слободской староста помогали тобольским чертёжникам: снабжали свечами, брали на постой и подгоняли разных бывальцев и очевидцев рассказывать про землю. Семён Ульянович полгода скитался от Царёва Городища на Тоболе до Тары и Берёзова: опрашивал знатоков и чертил, чертил, чертил. Он обрисовал тогда весь огромный Тобольский уезд, а в придачу составил чертежи «Каменной степи» и «Казахской орды» – пограничные земли Джунгарии и Бухареи от гор Алатау до Хвалынского моря. Поражённые московские бояре прислали воеводе Нарышкину грамоту с похвалой в «полноте мастерства», а Семёну Ремезову повысили оклад и присвоили чин изографа. Тогда же в служилые поверстали и Леонтия, чтобы помогал отцу в землеописаниях.

Ни Ренат, ни Бригитта ещё не бывали в Тобольской Приказной палате – по-новому, в губернской канцелярии. Дитмер провёл их через большое сводчатое помещение, тесно заставленное столами, за которыми сидели и писали дьяки и подьячие, вернее, секретари и копиисты. Все они были одеты в одинаковые синие камзолы, похожие на военные мундиры. Для чиновников Матвей Петрович заказал на московском монетном дворе четыре мешка медных пуговиц с орлами. Каждому служителю выдавали по две дюжины. Если служителя изгоняли с места или он умирал, пуговицы было положено вернуть в казну.

Ренат и Бригитта ждали, когда их вызовут, у крыльца Приказной палаты. Мягко падал крупный снег. У Палаты, как всегда, сидели писцы и толпились мужики-просители, улочку загородили сани и дровни. Писцы прикрывались рогожами, чтобы снег не намочил бумагу. Время от времени какой-нибудь подьячий выскакивал на «галдарею» и выкрикивал, кого требует к себе дьяк. ..

На «галдарею» из Палаты вышел Дитмер. Он не стал орать, как русские, вызывая нужных людей, а спустился по лестнице.

– Юхан, Бригитта, пройдите к губернатору, – негромко сообщил он.

Ремезов и Маша подошли к Приказной избе, дымившей всеми трубами на крыше. На «галдарее» два сторожа, прогнав народ, сгребали лопатами снег. Перед крыльцом стоял десяток крестьянских розвальней, в которых, закутавшись, лежали просители, ожидающие вызова. На брёвнах у стены сидели писцы: на коленях дощечка с листом и банка с песком, в отвороте шапки – отточенные перья, за пазухой – чернильницы, чтобы не замёрзли чернила. Писцы за денежку писали неграмотным мужикам челобитные. Один писец поучал стоящего над ним крестьянина:

– Ты тут не хвастай, чурбан. Грамоту сочинять надо жалостливо, чтобы слезу вышибало. Дескать, обнищали, оборвались, меж дворов скитаемся, молим подати снизить, на сколь помилуешь, государь.

Из двери палаты выглянул дьяк и заорал:

– Которые с Ялуторовской слободы? Заходи!

– Здорово, здорово, бог помощь, – проворчал знакомым писцам Ремезов и полез по крутой лестнице. – Недосуг лясы точить, братцы.