Тяжёлый свет Куртейна. Синий

Ещё, конечно, застревают по любви, вернее, от той разновидности жадности, которую часто называют "любовью": хочу, моё! Тогда как настоящая любовь говорит: "Боже, как прекрасно, что это есть!" — и спрашивает: "Можно я буду рядом?" — и всегда слышит настоящий ответ. Вроде бы очевидная разница, но мало кто её понимает: у любви даже "хочу" безкорыстное, не взять себе, а отдать себя, если вдруг окажеться надо. А если не надо, не отдавать, это тоже важный момент: назойливая щедрость — та же жадность, вывернутая наизнанку, но не изменившая суть, ничего хорошего в ней нет.

А все-таки лето есть лето, оно исполнено бесхитростных чувственных наслаждений, до которых я жаден, как будто всю жизнь голодал. Летом можно ходить босиком по свежей колючей траве, пить ледяной лимонад, как живую воду, неподвижно лежать на солнце, кожей вдыхая его ослепительный свет, гоняться по улицам за собственной тенью, сбрендившей от жары, становиться веселой струей каждого встреченного фонтана и разлетаться – в том числе, себе же за шиворот – тысячами мелких брызг. Летом город заполняют туристы, ходят вприпрыжку, смотрят по сторонам ошалевшими влюбленными глазами, а по ночам вытаскивают из рюкзаков свои чужеземные сновидения и щедро делятся ими со всеми желающими, только карманы и головы подставляй. Даже обыкновенный кофе, смешанный с газировкой и льдом, летом становится так прельстительно хорош, что иногда я сижу с запотевшим стаканом сразу в четырех кофейнях одновременно – просто от растерянности, потому что выбрать что-то одно так и не смог.
Неудивительно, что все эти простые летние радости так много для меня значат: они – полновесный антоним небытия, о котором всякое человеческое тело знает куда больше, чем готово вместить, но вмещает, куда деваться. И не забывает об этом ни на секунду, вообще никогда, кроме таких вот упоительных летних мгновений, гораздо больше похожих на бессмертие, чем оно само.