Ваша оценкаРецензии
Аноним5 марта 2015 г."- Мертвые не шумят, - сказал Вощев мужику.Читать далее- Не буду, - согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти".
Жуткая книга, сквозящая безнадегой, отчаянием, смертью, после прочтения которой погружаешься в странное тошнотворное состояние, так хочется забиться куда-нибудь и притвориться, что не существуешь. Но несмотря на чудовищность описываемого в повести бытия, эту душераздирающую книгу необходимо прочитать каждому.
«Котлован» - антиутопическое произведение, рассказывающее об огромной стройке общего для всех пролетариев дома, идеального для трудящихся. Это произведение о людях-куклах, разучившихся чувствовать, которым более «некуда жить». В повести царит эпоха коллективизации, раскулачивания, пятилеток, антивещизма и всепоглощающего страха, эпоха уничижения ненужных, несоответствующих стандарту, людей, лишенных всего, обезличенных, обреченных, существующих по инерции.
— Зачем же он был?
— Не быть он боялся.
А те, кому повезло выжить - лишь винтики в механизме, работающем в аду ради будущего рая. Они осознают свою жертвенность. По сути, они - обреченный стройматериал в стране, превратившейся в трудовой лагерь. При этом все прочие, не вписывающиеся в систему, подлежат ликвидации.
Он жил и глядел глазами лишь оттого, что имел документы середняка, и его сердце билось по закону.
Мужики работали с таким усердием жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована.Только вот спасение становится синонимом смерти, гибели… Показательно и то, что центральный символ романа – гроб, в котором живут, спят, ищут гармонию и истину, а главное - надежду...
Чиклин сказал, что вчера вечером близ северного пикета на самом деле было отрыто сто пустых гробов; два из них он забрал для девочки — в одном гробу сделал ей постель на будущее время, когда она станет спать без его живота, а другой подарил ей для игрушек и всякого детского хозяйства: пусть она тоже имеет свой красный уголок.35820
Аноним28 сентября 2014 г.Читать далееЕсть один город на карте. Такой себе, город как город. Как сотни других городов, по улицам которых бродят гордо несущие в себе "благостное" наследие 90-х неприкаянные дети перестройки. Как и везде, с некоторой периодичностью здесь моется асфальт перед приездом сильных мира сего, кое-где вдруг вырастает забор, а некоторые дома предусмотрительно закрываются тряпочками. Но если повезет, город удостоится своего собственного, и не какого-нибудь там, а самого культурного и значимого события, проходящего в нем вот уже несколько лет кряду. Оказывается, Международный Платоновский фестиваль искусств проходит в Воронеже с 2011 года. Проходит он не просто так, но с целью утвердить город в «качестве одного из лидеров российской культуры». А это вам не семки щелкать, товарищи. Утвердил или нет, судить не берусь. Однако памятник Платонову отреставрировали, а заодно и облагородили прилегающую к нему территорию. Лично мне польза очевидна, потому как это территория вокруг нашего учебного корпуса. И не случись сего масштабного проекта, так бы и прозябали мы, неокультуренные. Зато теперича и глаз радуется, и Платонов не забыт. Так сказать, двойной профит. То было раньше, когда, вечно спеша на учебу и вечно на нее опаздывая, каждый раз я проносилась мимо мужской фигуры в развевающемся от ветра пальто, бросив на нее лишь мимолетный взгляд. А сейчас вот захотелось остановиться и изучить ее как подобает, рассматривая долго и обстоятельно.
Так, Платонов открывался для меня не с первого взгляда. Но с каждым последующим выходило все лучше и лучше. При перечитывании, спустя какое-то время цепляясь за любопытно выделенные очертания строк, я стала замечать, что текст его – словно потайная комната, за стенами которой обнаруживается диковинный лингвистический лес. Особенное обращение со словом, искусная языковая игра, свойственные только ему одному и никому иному. Во всяком случае, так сходу и не припомнишь кого-то рядом стоящего. Вчитываясь в него повторно, я перестала царапаться о язык. Ну а смысловой багаж ничуть не полегчал, и так же неимоверно оттягивает руки, как прежде. Тут выявляется преимущество художественной литературы перед учебниками истории. И состоит оно в том, что писатель дает подробности, в мелочах выражая главное. Он берет на себя смелость идти против ветра, правдиво изображая особо выдающиеся, не стареющие с годами черты на лице русской ментальности. Не важно, при князьях то или при царях, при вождях или президентах, одна из таких основополагающих черт может быть редуцирована к простой с виду формуле «терпели-терпим-и еще столько же вытерпим». За компанию, по привычке или же во имя чего-то – это тоже неважно. Разница конечно есть, но особой роли она не играет. По итогу результат один, и даже обязующееся быть благородным и оптимистичным «во имя» так и останется всего-навсего прекрасным мифом о «золотом веке». Здесь нарратив терпения как особый модус бытия, множественно повторяющийся в жизни и в тексте, ее воспроизводящем:
Все живет и терпит на свете, ничего не сознавая, - сказал Вощев близ дороги и встал, чтоб идти, окруженный всеобщим терпеливым существованием. – Как будто кто-то один или несколько извлекли из нас убежденное чувство и взяли его себе.При этом, обязательно находится такой Вощев, который существует параллельно как человек исканий, и своим вопрошанием только усугубляет впечатление от всемирной тоски и невзрачности жизни. Все, что должно в этой жизни – механически делать общее дело. Делать его не задумываясь, ведь можно «коснуться смысла печально текущим чувством или нечаянно догадаться о нем». И тогда открывается пустота, какая-то вековая усталость во всем. Грустная и унылая. Даже поле, и то скучно лежит. А основание котлована зияет как огромная прожорливая пасть вечно строящегося и так никогда и не достроенного мира. Остается ждать той минуты, когда зазвонит колокол, возвещая об «искуплении томительности жизни, о прекращении вечности времени». Ждать еще нескончаемо долго…
И все-таки иногда мне нравится думать... утешать себя мыслью, что… Есть один город на карте. И есть в этом городе я. И был в этом же городе он. Когда-то вошел, слегка и совсем ненавязчиво выделил контуры оного, тонкими линиями своего имени обозначил его, и, преобразив, куда-то дальше (кажется, в направлении Москвы) стремительно пошел.
35497
Аноним7 февраля 2020 г.«Революция — как паровоз.Читать далее
И революционеры должны
быть машинистами»
А. ПлатоновТворчество писателя Андрея Платонова я считаю революционным. Его язык, о котором А. Битов говорил, как о первобытном, сопутствующем только нарождающиеся мысли, точно соответствует революционной эпохе. Тому периоду истории, когда в России был разрушен старый мир, чтобы создать совершенно иной. Когда начали строить новую формацию, новое человеческое общество, подобного которому еще не было никогда.
В 1919 году А. Платонов служил в Красной Армии, помощником машиниста перевозил боеприпасы.
Символ прогресса и лучшего будущего поезд, паровоз был главным машинным средством гражданской войны. Бронепоезда били врага мощными пушками. Агитпоезда вдохновляли красноармейцев на победу. От поездов зависела жизнь целых городов (вспомним «Как закалялась сталь» Николая Островского).
Не случайно музыку и слова песни «Наш паровоз вперед лети, в коммуне останов-ка…» написали комсомольцы Киевских железнодорожных мастерских.
Паровоз стал одним из символов победившей революции и гражданской войны.Рассказ «В прекрасном и яростном мире» написан Андреем Платоновым в 1938 году. Текст рассказа мне показался полным аллегорий к тому периоду времени. Пасса-жирский поезд на огромной скорости врывается в зону грозы, нависшей над степью. Самый современный по тем временам и самый мощный локомотив «ИС» ("Иосиф Сталин"!) везет вагоны во мрак урагана. Лобовой прожектор впереди паровоза разрезает наступившую внезапно тьму. Страшный удар молнии лишает зрения опытного машини-ста. Видя свет в своем воображении, слепой машинист продолжает вести поезд. От катастрофы поезд спасает помощник машиниста. Судьбу незаслуженно наказанного мастера вершит следователь. Не правда ли, фабула рассказа иносказательно отсылает на то, что происходи-ло в то время в стране и в мире?
В дальнейшей судьбе машиниста, посаженного в тюрьму, можно разглядеть и трагедию мастера, наказанного за гордыню от своего таланта, и образ прекрасного мира, враждебного человеку, и жалости к человеческой слабости и много чего еще.
Мне же показалось, что рассказ «В прекрасном и яростном мире» еще раз прежде всего подтверждает мысль о том, что многие советские писатели (даже такие революционные как Андрей Платонович Платонов) все-таки творили в традициях русской литературы XIX века. В старых традициях отражения устройства бытия, жизни человека и несовершенства земной власти.343,6K
Аноним13 сентября 2019 г.Богоматерь цветов ( Статья )
Читать далееЧасть 1.
Творчество Платонова многим кажется мрачным, но между тем, у него есть очень много пронзительных рассказов о детях, вот только... эти рассказы написаны как бы для трагических детей из романов Достоевского, вообще, детей, какими их видел Достоевский: они чуточку не от мира сего; им не нужно лгать, притворяться... они уже многое знают и чувствуют.
Ещё Мама - выделяется из всех рассказов Платонова о детях своей метафизической глубиной, почти Набоковской игрой знаков и символов: на нём лежит совершенно Пушкинская, евангельская простота и свет: не понятно, почему на этот удивительный рассказ в платоноведении нет статей и исследований: данная статья - попытка исправить эту ситуацию.Рассказ проходят в ранней школе, классе в 3-5.
Детям он нравится... мамы и учителя его особенно любят, видя в нём нечто милое, светлое...
Но на самом деле, в этом маленьком рассказе, уместившемся на 7 страницах, похожего на утраченную и переработанную притчу Будды, рассказывается история человечества и... экзистенциальный ад жизни.
Такое бывает: во сне мы - дети, играем с какой-то милой и мерцающей солнцем безделушкой, которую нашли в цветах.
Рядом проходит незнакомый человек - ангел, но мы ещё не знаем об этом.
Он останавливается и грустно улыбаясь, смотрит на нас... он один знает, что мы нашли в цветах - обыкновенный ад.Внезапно, небо над нами покрывается тёмными грозовыми тучами; мрачно шумит листва деревьев...накрапывает дождь, но необычный, ранящий цветы и лица людей.
Кажется, лица цветов, людей, лицо самой жизни - беспричинно плачет, а почему - неизвестно.
Мы переводим взгляд с ангела, расправившего крылья, на свою ладонь, с милой безделушкой... и в ужасе замечаем, что по пальцам, на цветы, капают алые капельки крови...
Мы ещё не чувствуем боли, но чувствуем что-то, вспоминаем что-то мучительно-важное... вот-вот вспомним: с уст срывается душераздирающий крик...
Ангел подходит, простирает над нами сияющий зонтик крыла, закрывая от усиливающегося дождя, сокрушающего уже милые деревья, людей, города... весь мир.
Коктебель 1936 г. Андрей Платонов, его жена Мария и сын Платон.Дата написания рассказа - неизвестна. Ориентировочно - 36 год.
Мне же думается - 37, или даже 38.
Почему это так важно? Рассказ является трагическим предчувствием крестного пути юного сына писателя - Платона, схваченного в 38 г. и отправленного в лагеря.
В 37 г., в письме жене Марии, Платонов пишет, как из окна поезда видел, как дети сквозь метель идут в школу...
В мире ещё царствует девственный сумрак, солнце закрыто тучами, словно его отменили и оно не взошло... словно мир умер, а истомлённые дети, идут куда-то по привычке, идут в школу, которой, должно быть, уже нет.. идут сквозь метель, похожую на звёзды... жалобно наклонились от напора звёзд и ветра - вперёд: Земля сошла с орбиты, убыстрила вращение, безумие своё... звёзды колют лицо шёлковым холодком... а дети идут к своей цели, в ничто: сквозь метель звёзд слышится призрачный голос мамы; одна звезда сияет ярче всех...
Разве это не экзистенциальная аллегория жизни человека, трагедии детства вообще?После войны Платонов напишет ещё одну чудесную притчу о ребёнке: Разноцветная бабочка.
Ребёнку наскучила любовь матери, её опека, и он устремился за прелестными бабочками в лес... устремился за душою своей.
Бабочки порхали в ночи провала земли, в зловещей бездне... он не заметил, как оступился и провалился в бездну.
И лишь на дне бездны, среди тьмы и обезумевших, равнодушных бабочек, он осознал, как любил свою маму, что в ней - была его душа недопетая.- Мама! - позвал он в каменной тишине и заплакал от разлуки с матерью...
Мальчик раздирал в кровь пальцы, рыл эту пещеру, ночь земли, гору, желая пробраться к матери.
А мать томилась по ребёнку своему, годами ждала его, искала по миру, и порой ей казалось, что её сын идёт по небу, по звёздам.. млечному пути.Был вечер 43 г. Не было времени года, просто - вечер.
Матери Платона позвонили из больницы, сказав, что её сын умирает: в лагерях он подорвал здоровье, заболел туберкулёзом.
Совсем ещё мальчика, тихого, бледного, перевезли домой, умирать.
Платонов срочно вернулся с фронта, где работал военным корреспондентом, воскрешая в своих рассказах убитых солдатов, даруя им бессмертие и вечную юность.
Андрей Платонов, чья мама была дочерью часовщика, до последнего надеялся на чудо.
Он спрашивал свою знакомую: где можно купить часы?
Подробно описывал, с почти отсутствующим взглядом, отсутствующими руками, как бы показывающими в воздухе что-то нездешнее, какие-то редкие часы, с особенным ходом..
Знакомая почти не слушала Платонова, смотря на его руки, чёрное, вогнутое от страдания лицо..- Знаете, - запинающимся голосом говорил Платонов, - может быть, это ещё и спасёт его.. всё может быть.
Платонов сам толком не понимал, какие часы нужны умирающему сыну...Время текло, капало сквозь пальцы... Где-то далеко от Москвы, в эвакуационном Екатеринбурге, голубым голоском кричал и плакал сын Платона - Саша, которого ему так и не суждено было увидеть.
Платон умирал на руках у Матери: мама, я сейчас тихо-тихо усну... ( и стал холодеть).
Мария закричала. Из комнаты прибежал Платонов и припал на колени к постели сына.
Сын смотрел куда-то сквозь мать и отца, сквозь бледное небо побелки на потолке, и шептал: важное, важное, самое важное... и умер, не сказав самое важное.
Платонов потом запишет в своём дневнике: так мы и умираем, унеся в могилу самое важное.
Мария с сыном Платоном ( Тошей). Алушта. 1927 г.Часть 2.
Рассказ во многом биографичен: семи лет Платонова отдали в церковно-приходскую школу.
В школу я хоть и ходил, но учился больше дома тому, чему хотел, чему учили книги, где не могла укрыться правда
Прелестно, да? в книгах - правды, истины - нет: она сирота и странница кроткая.
С нежностью Платонов вспоминает свою первую учительницу - Аполлинарию Николаевну: я её никогда не забуду, потому что через неё я узнал, что есть пропетая сердцем сказка про Человека, родимого всякому дыханию, траве и зверю, а не властвующего бога, чуждого буйной зелёной Земле, отдалённой от неба бесконечностью.Если посмотреть на рассказ в лицо - он кажется простым, как улыбка ребёнка, пушкински прозрачным.
Но у произведений есть и грустный профиль лица, порою совсем не похожий на лицо, как обратная, девственная сторона листа в осеннем лесу... в нём такая ранимость и нежность... как запястье у несчастной женщины.
Иногда можно влюбиться в такое запястье, иногда слёзы просятся на глаза от таких запястий..
Мы как-то утратили это таинство влюблённого, кроткого взгляда на искусство: нам сразу хочется взглянуть в лицо, прочесть его разом, словно бы мелькнувшего друга в толпе, сказав ему пару слов, и двинуться дальше.
Замри, читатель, перед красотой и печалью искусства на миг, не спеши!
Переведи свой взгляд на хрупкое запястье красоты...Лицо часто лжёт и скрывает душу, печаль.
А малейшее движение руки, запястья, порою говорит на своём, обнажённом языке вечной скорби.
Что говорит лицо рассказа Платонова?
Мальчик в первый раз идёт в школу. Его провожает мать, и он на своём пути встречает милые препятствия, даже страхи свои.
Совсем просто, не так ли?Наткнулся на "прелестнейший" отзыв одного уже пожилого человека ( родившегося в год первой публикации рассказа - 1958) на этот рассказ, в пух и прах его раскритиковавшего, в простоте своего невежества обвинившего Платонова в незнании детей и школы тех лет: мол, как может деревенский мальчик не узнать гуся? Разве на первом уроке дети пишут трудное слово - мама, непонятное слово - Родина?
Важно заметить, что ребёнок сам пишет и букву "Ф", похожую на капюшончик змеи - это начало его фамилии; он пишет инициалы своего рождения, бытия.Наклоняюсь к рассказу, словно к ребёнку, играющего в цветах, что-то нашедшего в них... улыбаюсь печально, вспоминая детство своё...
Начинается рассказ очень просто, даже забавно:- А я, когда вырасту, я в школу ходить не буду. Правд
- Правда, правда, - ответила мать, - чего тебе ходить.
Внимательный читатель подметит, как рассказ о человеке, душе и ускользающем времени, разлучающего нас сначала с матерью, потом, с любимым человеком, с жизнью, наконец, начинается - с "Я", а заканчивается матерью, целующего своего сына перед новой дорогою в жизнь: рассказ начинается с души и страха ребёнка за себя и свою мать, впервые остающуюся без него - страх повисает и срывается с губ подбадривающего себя ребёнка, и кончается - другими губами, материнскими, сокрушающими этот страх, смерть и разлуку, самое время, прижимая губы к лобику ребёнка.
Простые слова ребёнка и матери... но если замереть на мг после них, прислушаться к их тайному пульсу, то мы ощутим смутные и печальные тени, словно бы мать проговорила эти слова как-то особо, с тихою грустью всеприятия жизни.зни.
Вот мама ведёт осенним утром мальчика в школу, держа его за руку: рука у матери теперь была твердая, а прежде была мягкая..Всего пара слов... но какой чеховский лаконизм!
Как незримо они согласуются со словами матери в самом начале рассказа!
Вот оно, то самое запястье произведения, красоты...
Почему рука - раньше была мягкой? Мама болела? Что-то случилось? Может, она и сейчас не совсем ещё оправилась? И самое главное - где отец? С ним тоже что-то случилось?
Отец, как и бог, вообще мужское, как бы вычеркнуты из плоти рассказа: достоевская тема сиротства души, человека, заброшенного в этот мир без бога.Имя у матери, символичное - Евдокия Алексеевна: Ева.
Ребёнок - первый человек на земле, и мир, девственный мир, стремится ему в сердце, глаза, со всей своей бледно накренившейся скоростью, как крыло неведомой птицы.
Мать замирает с сыном на дорожке, показывая вдалеке на школу, за которой начинается тёмный лес.
Школа выстроена за лето, как по волшебству, из ниоткуда - это жизнь ( причём сделана она из известного всем мифического дерева, срубленного).
Мрачный лес за нею - царство смерти, и сын должен один пройти этот путь.
Расставание матери и сына - похоже на метафизическую муку второго рождения.
Сын оборачивается к матери, говоря:
- ты не плачь по мне и не умри смотри... ты дыши и терпи!Странные слова для обычного похода в школу, согласны?
Платонов изумительно смещает времена и акценты чувств, расставания, рисуя почти ангелическую картину удивительного единения матери и ребёнка при родах, когда один человек, невыносимо и непонятно, но странно-блаженно, становится - двумя.
Мать разговаривает со своим ребёночком во время этих родов, и он грустно отвечает ей.В дальнейшем пути по дороге жизни, в жизнь, ребёнок ощущает фантомные боли материнского существования, отторгнутого от него: что-то нежное, из ветра, ударилось в его щёку и упало в цветы... кто это? Простой жучок?
Кажется, что ребёнок идёт по дороге жизни уже много-много лет: лица деревьев изменились, заострились.. мать - давно уже умерла.
А может, это ребёнок - умер, и мать, по ту сторону смерти, томится и помнит и нём?
Это очень важный момент в рассказе. Об этом жучке, Платонов более подробно напишет в своём рассказе "Железная старуха".
В этом рассказе ребёнок поднял с земли жука, и посмотрел в его маленькое неподвижное лицо и чёрные глаза, глядевшие одновременно и на него и на весь свет.
Далее следует ещё более интимное отношение сердца ребёнка с жуком.Жуки - солярный символ, которым наполнен рассказ, достигая своего пика в имени учительницы - Аполлинария.
Солнце матери зашло, но в ночи жизненного пути, нежно всходит луна, отражающая тихий свет солнца зашедшего.
Таких лун в жизни ребёнка будет много: учительница, своим теплом и участием заменяющая мать, и, как и положено матери, вынашивающей в сердце ребёнка светлые и добрые чувства; другая луна - любимый человек.
В этом смысле, учитывая конец рассказа, важно подметить, что жена Платонова - Мария, была учительницей.
Нездешний и звёздный мир, со множеством взошедших лун...Отвлекшись на жучка, мы пропустили ещё более важный момент в рассказе.
Мать говорит покидающему её ребёнку:- Я тебя ждать буду, я тебе оладьев
- Ты будешь ждать меня? Обрадовался ребёнок, - тебе ждать не дождаться! Эх, горе тебе! А ты не плачь по мне, ты не бойся и не умри смотри, а меня дожидайся!
Евангельские, печальные тени лежат на этом диалоге.этом диалоге.
Боже, и какой печалью безысходной веет от этих слов: тебе ждать не дождаться!
Разумеется, оладьи - очередной солярный символ, только языческий, отсылающий нас уже к Пасхе, смерти и воскресению, возвращению ребёнка к матери... вот только каким он вернётся? Он ли, вернётся?
Подобный трагизм "пасхальной" символики встречается у Платонова в чудесном рассказе "Июльская гроза", о путешествии брата и сестрёнки "на край света".Итак, далее, на пути ребёнка встречается гусь, которого мальчик поначалу действительно не узнаёт, как и не узнаёт многого в этом темно и безумно накренившемся мире, в котором без любви - нет истины и правды, где всё не то чем кажется, где всё, и улыбка глаз девочки, и звезда и птица в ночи... могут ранить сердце до смерти и слёз.
Кто любил хоть раз, тот знает об этом: а на утро, через пару дней... выйдешь на улицу, смотришь - птица, как птица, мило поёт... но почему же она так ранила совсем недавно?
Гусь вообще считается птицей солнца, но и птицей Хаоса, и то, что она ранит ребёнка в ногу - символично и важно, и позже мы увидим почему.Следуя "долиной смертной тени", мальчик замечает странное животное у ворот, повёрнутое к нему спиной и рычащее, загадочным образом видящее его.
Это вход в ад; Ад смотрит на ребёнка. Собака, а, может, волк, весь в репьях: беспризорное, отвергнутое всеми животное, инфернально приблизилось к очагу ада погреться.
Это может быть и с человеком, но вместо репья на шкуре, у человека - иное: страдания, сомнения и страхи.
И только позже ребёнок узнает в инфернальной собаке - Жучку ( заметьте связь этого имени с жуком).
Бог дал отверженному Каину собаку, дабы она его охраняла от враждебного к нему миру.Вот, ребёнок приходит в школу.
Дети говорят о чём-то странном и умном на своём воробьином и взбалмошном языке: о жуках и кишках птиц... о жизни безумной говорят.
Ребёнок не знает жизнь, и, если честно, не хочет её знать. Он любит маму и хочет домой.
Поразителен с художественной точки зрения момент встречи ребёнка и учительницы: она видит, как ребёнок "потерялся" в этом безумном и чуждом для него мире, и, подойдя, наклонилась к нему и прижала к себе, взяв его на руки.
Ребёнок чувствует запах женщины, похожий на материнское тепло: пахнет тёплым хлебом и сухою травой.
С одной стороны, здесь потрясающе переданы запястья обоняния ребёнка, как бы зажмурив сердце, тянувшегося ими к знакомому теплу существования.
В его уютном микрокосме, он был слит с матерью, её запах, её улыбки поступков: еда, ласка, колыбельная...
Вся круглая теплота мира, от солнца и пробуждения, до звёзд и пения птиц, была связана с незримым или явным запахом матери, наклонявшегося к нему всегда, улыбающегося, укрывая от страхов и боли.
С другой стороны, этот осенний запах трав и хлеба - несёт в себе тёмную нотку смерти, словно бы мать уже давно умерла и сын припадает к сухой и осенней земле, к чужому теплу, ища в нём тепло матери.
В этом смысле здесь говорится и о другой матери, чьё тепло мы смутно чувствовали, когда наше существование был тепло разлито в цветах, пении птиц и блеске звезды... но родившись, мы покинули её, но смутно томимся по ней, ища её следы в искусстве, любви..Итак, перед читателем возникает образ женщины держащей на руках перепуганного ребёнка, прижавшегося к её груди.
Это Рафаэлевский образ Мадонны, несущей в мир на заклание, своего сына.
Уже в школе, учительница, подобно Магдалине, омывает раненую ногу ребёнка: стигматы пронзённых ног Христа.
Daniel Gerhartz - омовение ног Христа Магдалиной.Поразительна спираль символики Платонова, её фотографический негатив: если в Евангелии ученица Христа - грешная Магдалина омывает ему ноги, то в рассказе, они как бы меняются местами, и уже учитель омывает ноги ученику.
Более того, именно учительница выступает в роли Женщины-Христа, Софии и вечно женственности, несущей в мир своё вечное и светлое слово.
Кроме того, апокрифическая тональность любви между Христом и раскаявшейся грешницей Магдалиной, находит в рассказе прелестную рифму: учительница для ребёнка становится первой женщиной, лучиком Эроса и любви, тепло коснувшегося его сердечка: первая влюблённость, чистая и светлая.Начался урок... Ребёнок не слушает учительницу, он смотрит в окошко на облака и пение птиц: он слушает сердцем другую маму, учащую его красоте.
Но вот ребёнок в ужасе вскрикивает: в окне - выросло что-то зловещее, тёмное, сверкнув кровавым глазом: это стадо быков перегоняют.
В класс входит старый пастух, весьма загадочный, больше похожий на состарившегося и ненужного миру Христа.
Жуткие черты Ваала мелькают в рассказе, с жертвоприношением детей быкам, как образу бога и смерти.
Но одновременно, это и образ Вифлеема, рождения Христа в хлеву среди зверей.
Пастух просит напиться воды, утоляет жажду и протягивает ребёнку яблочко..( красное, цвета огненного глаза быка, заглянувшего в окно: кошмарный, чисто платоновский символ, в котором угадывается легенда об Ангеле смерти, сплошь состоящего из глаз, иногда дарующего тому, кому рано ещё умирать, но кто вобрал смерть в себя - глаз со своего крыла).На этом образе стоит остановиться подробно: здесь угадываются известные очертания предания утоления жажды Христом у самаритянки пришедшей к колодцу.
Вот только Платонов окрашивает это предание в экзистенциальные тона: Христос - состарился, отвержен миром.
Вместо послушного стада овец - дикие, зловещие быки, способные убить ненароком ребёнка, жизнь.
Образ грешной и безбожной самаритянки - заменяет учительница.
И самое главное - старый пастух утоляет жажду кипячёной водой. Т.е. не живой водой, как в предании, ибо и сам уже мёртв в мире и слово его живое - мертво.
Платонов как бы невзначай упоминает, что он выпил полбака... холодок жалости по спине от этих слов: это сколько должен был пройти несчастный пастух для такой нечеловеческой жажды?
Значит, никто на долгом пути так и не утолил его жажду? Кажется, что он шёл без остановки 2000 лет...
(Удивительным образом тени данного рассказа легли на чудесный послевоенный рассказ Платонова "Следом за сердцем", в котором вновь появится "мама", Евдокия, но уже с другим отчеством.
Сын тоже будет... ну "умерший", пропавший во мгле войны. Будет и долгожданный образ отца, вернувшегося домой. Платонов вновь обыграет инфернальный образ быков, но уже вместо старика-пастуха, их будет вести "по ту сторону жизни" - мальчик, которому суждено воскреснуть, восполнив своим появлением полноту существования новой семьи: Евдокия станет новой мамой, ещё мамой, для сына пришедшего с войны солдата. Круг замыкается... евангельское предание окрашивается в новые, простые и вечные тона самой жизни, любви)Смерть и жизнь смешались. Время остановилось.
Уже не змий искушает Еву, но состарившийся и отверженный Христос, протягивает странному сыну Евы - плод познания добра и зла.
От него одного зависит, кем он будет, как он будет жить, и в этом смысле важны насмешки детей над мальчиком сидящим на коленях у учительницы: толстенький селезень!
Т.е. - гусь, солнце на коленях.
Может, он сам, боль страха жизни, как сказал бы Достоевский, ранил себя по пути в школу и жизнь?
Если истины нет... то человек ещё разлит в мире, в его страхах, сомнениях, красоте, ещё не родился, и ранит сам себя из-за карей листвы мгновений и боли.
Мальчик вскрикивает от этого близкого ужаса смерти, заглянув ей в глаза... закрывает ладонями лицо.
Учительница, ещё мама... откликается всем существом на эту боль и страх ребёнка: не дам тебя ему, не бойся! ( прижимает его к себе).
Ребёнок снова оказался у неё на коленях, затихший от слёз, прижавшийся к доброму теплу женщины.Перед нами уже не картина Рафаэля, а бессмертная скульптура Микеланджело: Пьета.
Мать держит на коленях снятое с креста мёртвое, исстрадавшееся жизнью тело своего сына.
Что-то важное, очень важное он хотел сказать на кресте... Что-то важное хочет сказать мать своему ребёнку, уже в утробе своей... но особенно важное, тёплое и доброе слово, говорит ребёнку учительница, когда с ним нет мамы и грозный, большой до неба мир, мрачно нависает над ним.
Константин Трутовский - Сельская учительница323,1K- Аноним18 августа 2018 г.
Очарованный Странник
Читать далееПомните Блоковское: "Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!"
И ещё, о том же, но в тональности революционной разлуки: "Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?"Эта удивительная, обнажённая повесть Платонова, сродни преддверию чистилища перед апокалиптическими романами Котлован и Чевенгур: в повести очаровательна юная поступь гения, сознающего свой дар и крылья за спиной - моментами они раскрываются, цветут в полную силу.
Душа ещё светло распахнута в мир, она надеется и верит, декорации старого мира - рухнули, и в революции человеческой участвует вся природа, и человек нежно входит в природу, идёт вместе с нею, соприкасаясь ладонями, творя новый мир, словно бы он только что был сотворён, а для сотворённого мира - нужен и новый язык, новое сердце, бьющееся ему навстречу.
Как и очарованному страннику Лескова, герою Платонова предстоит пройти в прекрасном и яростном мире свой дивный путь, порою, крестный, дабы в нём родился сокровенный человек, или как сказал бы Камю - родилась бы душа, ибо она не даётся нам в дар, просто так, но с мукой отвоёвывается у мира.Звёзды расплескались по небу ангельским шелестом крыльев, звёздный пожар танцует в небе: перелётные ангелы, сорвались со своих тёплых, райских мест, и летят, летят родные, домой, на Землю, заметая мир ласковой, снежной рябью огня своих крыльев... А на Земле, в их отсутствие случилась - жизнь, случился - ад, и всё смешалось, всё летит к чертям.
Фома Пухов ( в этом имени и неверие и пух, зимний, снежный пух, влекомый ветром ночи), идёт сквозь мгленье падающих в лесу звёзд, деревья изгибаются и стонут, их очертания похожи на цветущие, райские узоры-рощи на заиндевевшем окне, на крылья-папоротники..
Упадёшь в таком лесу, в наметённую, затихшую судорогу звёзд, сердце робко постучится к звёздам, в ночь земли, и душа...
Нет, падать нельзя, ни телом, ни душой.
Не видно ни зги. Звёзды метут и метут, целуют глаза и уста, проступила озябшая радуга слёз на ресницах: мир вспыхнул ангельским цветеньем крыльев!
Вот, сквозь метельный сумрак что-то показалось, какой-то яркий свет, спасение! Свет сладко приближается, его объятия растут, его очи, очи ангела - всё ближе и ближе... ах, это поезд несётся на меня!!
Он всё сметает на своём пути, и за ним, словно есенинский жеребёнок, грустно плетётся тощая лошадёнка апокалипсиса, не поспевая за русской революцией.Начинается повесть в тональности "Постороннего" Альбера Камю.
Там начиналось так: "Сегодня умерла мама, а может, вчера, не помню"
У Платонова нечто похожее, но с русской безуминкой в сердце: "Фома Пухов не одарён чувствительностью: он на гробе жены варёную колбасу резал.." ( в этом смысле Платонов близок к поэтике Цветаевой, писавшей, что первая строка стиха должна быть камертоном всего произведения)
Тут даже за Фрейдом ходить не надо, тут крайняя степень отстранения, грусти, и смутный образ оскопления, почти языческой тоски по жене и желание чуточку умереть вместе с ней, но одновременно, этот ритуал асексуальности, разрывает человека с его прошлым, телесным, чувственным, и он становится на путь к ангелу: сокровенному человеку.
Открыв в утро дверь - звёзды полыхнули в лицо; звёзд на небе уже не видно, они все здесь, родимые, на земле, целые сугробы, гробы снежные...Пухов получает от некоего Рудина путёвку на паровозы-снегоочистители, столь нужные для красной армии.
Хочется заметить, что фамилия Рудин, используется Платоновым не в первый раз: так было и в мрачноватой пьесе "Дураки на периферии", и отсылает нас эта фамилия к тургеневскому роману, где сама судьба в образе Рудина, заломила не то руки, не то крылья, в своей беспомощности будущего перед настоящим.
Рудин - это потерянный человек будущего, следовательно, путёвка Пухову - это метафизический порыв, обращение и зов будущего.
Символика снегоочистителя тоже понятна: на внешнем плане образа - это белые, которые мешают революции, преобразованию мира, на глубинном, тайном уровне, снег - это звёздный саван, смерть, покрывшая землю, в какой-то мистической коллективизации ада забравшая у Пухова его жену.
Бунт против старой жизни, самих основ природы, в которой что-то не так, раз в ней есть безумие смерти - основной тон начала повести.Поезд несётся в ночи, среди звёзд ( аллюзия жизни), в ночи ничего не известно: "помашет издали низкое степное дерево - и его порежут и снесут пулемётным огнём: зря не шевелись!"
Тяжёлые времена, апокалиптические: ангелы затихли, боятся шевельнуться, сердца затихли, человек в человеке - замер... всё движется и живёт как-то механически, с уклона, словно поезд, несущийся в пропасть, поезд-планета, которую все уже покинули, выпрыгнув на ходу, кто в звёздный ад, кто в снежный рай...а ты проснулся в поезде, и ходишь неприкаянный, не понимая, в чём дело, дивясь на улыбки звёзд, прекрасных птиц, летящих блаженно-медленно возле тебя ( словно крылатые рыбы на полотнах Тинторетто), по синему течению скорости поезда, сердца...Фома Пухов - это новое, революционное качество "Идиота" Достоевского, перешедшее в инфракрасное качество существование, ибо милая природа, небо, улыбнулись, и сострадательно наклонились к человеку, к его глазам и сердцу сладким бредом ( тут примечательно и буквальное сближение начала из "Идиота" и повести Платонова - оба героя оказываются в поезде).
Так начинается очарованное странствование нашего русского Тиля Уленшпигеля.
Что примечательно, каждое новое приключение-скитание Пухова свершается по "документам-листовкам" на стене ли, руках ли.. словно бы он листает страницы жизни; как сказала бы Эмили Дикинсон: "Страницы книги - паруса!"
В жизни Пухова вскоре и правда появляются паруса над солнечной вспышкой моря, словно белые ангелы-чайки.Родная стихия гения Платонова - земля, и просто поразительно с каким поистине волшебством а-ля Эдгар По он описывает зеркала цветения волн, глазами земли.
Голубая пустыня моря, вместо брызг, водная, солнечная пыль в глаза и сердце, водные барханы и синие горы со снежной верхушкою пены, а шторм на море... эти голубые стружки исполинских волн - пусть и выдуманных только что мною... словно бы некий ангел строгает лезвием восходящего солнца Древо Жизни; правда, не известно, для чего: для гроба, колыбели или же лодки.
Платонов вводит в Крымское приключение на воде довольно мрачный и тайный космизм: корабли Марс и Звезда, населённые людьми, матросами, плывущими ночью в Крым сражаться с белыми ( почти сказочная, древнейшая образность путешествия богатыря за черту жизни, дабы сразиться со злом в самой смерти и ночи).
Они плывут в смерть, по ту сторону жизни, и 300 писем, написанными ими перед сражением - ослепительно-белые мотыльки, словно души моряков, грустно разлетаются по России, к матерям и жёнам...Звезда тонет в море - это уже нечто из книги Апокалипсиса.
На Марсе люди сходят с ума от шторма и близости не то смерти, не то Земли; словно бы Ларс-фон-Триеровски приблизилась планета-смерть, с Марса вьётся тихой лозой небесная музыка, вьётся к звёздам, счастливым, далёким от безумной Земли...
Платонов использует чисто кинематографические приёмы, описывая замедленное движение перевёрнутого Марса, пролетающего над кораблём Шаня ( имя тихой, несудоходной речки в глубинке России - утраченный рай).
Пишу это, а справа от меня, взошёл Марс, приблизившись к Земле, сладостно замерев в своём дрожащем алом блеске, и словно повторяя сюжет Платонова, перелетает через Землю, через меня... протягиваю пальцы к нему, к музыке неба ( в наушниках играет начало "Танца снежинок" любимого Дебюсси): кажется, что как в фильме "Меланхолия" фон Триера, с кончиков пальцев, перед моим лицом, в ночь вот-вот начнёт стекать тихий свет...
Коснулся прохладной звезды на окне, прищурился, в глазах вздохнула синяя влага слёз, и из кончиков пальцев и правда в небо протянулось что-то бледно-прозрачное, нежное, как птица... словно и у пальцев, касаний, есть своя душа, которую мы не видим, но её ощущают те, кого мы любим, кого касаемся в ночи, как бы проникая за покровы тела, груди, касаясь тёплого сердца, и даже больше...Эта замедленность фокусировки сердца, словно зрачка души, то ширящегося, то прохладно сужающегося, достигает своего апогея в описании смерти Афонина ( образ святого, райского места на земле), когда он видит как в синем воздухе, словно бледные семена смерти, влажно летят, рассекая, зарываясь в воздух, пули: кажется, стоит протянуть руку в воздух, и коснёшься пули, словно задремавшего насекомого над бледной чашечкой человеческого лица, с алой капелькой рассветной росы, стекающей в немую грусть пространств.
Приблизив фокус своего сердца к тайне жизни и смерти, Платонову удалось всего на одной странице встать на те горние вершины искусства - снежные Гималаи страниц, с тёмными, скальными рельефами строк, - на которых не всегда-то странствовали мысли Толстого и Достоевского.
Описание смерти Афонина - по силе равна описанию смерти Ивана Ильича из повести Толстого.
Самоубийство белого офицера, в ужасе осознавшего трагедию не столько гражданской войны, но всего существования:
"Неужели они правы? - спросил он себя и мёртвых, - нет, никто не прав: человечеству осталось одно одиночество. Века мы мучаем друг друга, - значит, надо разойтись и кончить историю.."похоже на в муках преображённого человека в грустного ангела, в конце мира, на мрачной снеговой вершине, смотрящего на все века, грядущие и прошлые, что простёрлись немо перед ним, под ногами.
Оригинальность его самоубийства - могла бы стать основой для нового романа Достоевского, это был бы новый, мистический Кириллов... но летучий и мрачный гений Платонова описывает это вскользь, по-пушкински спеша за своим героем.Словно новый человек в новом раю, Пухов смутно подмечает, что в этом раю - что-то не так.
Подобно герою Постороннего, он смотрит на жизнь со стороны, чуточку умерев.
"В горах и далёких окрестностях изредка кто-то стрелял, уничтожая неизвестную жизнь"В Кафкианских переулочках ночи люди пропадают безвестно... словно их милые, белые лица, трепещущие в сумраке листками с грустными письменами: "Милая, где ты, отзовись!"... "Не ел 4 дня, прекрасная звезда ласково цветёт мне навстречу!"... " Как хочется любить и жить, боже!"... сорвали чьи-то грубые руки со стен времён и ночи, и не осталось их следа даже в вечности, кроме их робких слов, призраками слоняющихся по векам, касаясь губ прохожих...
И всё же, свет весенней радости сочится со страниц повести, как из распахнутых, улыбчивых окон, и не случайно Платонов писал её именно весной, первоначально назвав её - Страна философов.
И правда, весна новой жизни.. люди странствуют в ней, огромной и счастливой, как в начале мира, каждый сам себе на уме, но, как обычно - дураков много, а идиот а-ля Достоевский - только один.
Думать легко, ум заразен, он стремится к обезличиванию, а чувствовать - не каждый может.
У ума строение социалистическое, сотистое, общее, он не терпит инакомыслия, он... мыслит массами, превращает чувства - в мысли, ставит сердце к стенке в ночи, к стенке ночи, как того начальника станции, который живёт в пустоту, тишину своим негромким сердцем, ожидая, что за ним придут в любой момент, за закую-то былую провинность: Платонов вычерчивает экзистенциальный, сартровский образ "мёртвого без погребения", словно бы человека поставили к стенке, и забыли про него...Стоит сказать и о юморе Платонова. Он хоть и грустный, но тоже какой-то весенний, и похож на Рембрандтовы яркие, улыбающиеся тени.
"Ночью Пухов играл с красными в шахматы и рассказывал им о командире, которого никогда не видел".Боже, каких только историй не наплёл Пухов, этот очаровательный предшественник Василия Тёркина, изумлённым строителям рая!
Какие геройства он описывал, словно бы подрабатывая редактором жизни, корректируя то, что только могло случиться.. а какую историю про вручённую ему медаль он выдумал, на которой было выгравировано: "за самоотречение, вездесущность и предвидение". Такие медали ангелам бы давать...
Достоевский где-то писал, что русский человек врёт не из за низости характера, не из корысти, а напротив, из творческой широты души, дабы доставить удовольствие человеку.
Но если...в "раю" нужно врать, приукрашать жизнь, значит, это уже не рай.
Творчество - тоже нежное враньё души, а значит, его не будет в раю. А нужен ли рай без свободы и творчества?
Да и что есть социализм и рай? Счастье всех людей? Некое общее, сытое счастье, отштампованное на заводе вечности? Чем тогда оно отличается от капитализма? Сыто поесть для желудка и глаз, и закрыть сердце на ужасы ада вблизи от тебя, дабы не мешать "пищеварению"? Нет, спасибо...
А нужно ли такое счастье? А если захочется своего, маленького счастья? Его отберут, сломают, как тот бесконечно грустный кораблик "Нежность"?
"Мастерство - нежное свойство" самой души, которую хотят поломать, обезличить, сделав частью мирового холодного механизма.Пухов развивает мысль Достоевского о мировой отзывчивости русской души: не будет счастья, социализма, рая, если у каждого будет своя родина, если родину "размажут" по всему миру, нужно весь мир сделать своей родиной, и тогда каждый человек - будет братом, и звезда - будет сестрой.
Пухов устал от вскипающего шума пространств и времён, от дураков революции, которым всегда нужно чему-то молиться: богу ли, мысли ли, свергшей бога, революции ли...
Хотелось бы уйти от этого безумия, уйти вон в то голубое поле, что плещется на горизонте..
Это томление души по вечности и звёздам Платонов описывает в удивительном, антеевом эротизме спиритуалистической, обнажённой близости с умершей женой.
"Пухов шёл, плотно ступая подошвами. Но через кожу он всё-таки чувствовал землю всей голой ногой, тесно совокупляясь с ней при каждом шаге."Любопытно, что у Бунина в его "Тёмных аллеях", акт совокупления мужчины и женщины в номере поезда, стыдливо оттеняется, очерчиваясь, шёлковым стуком шагов по мягкому коврику в коридоре: шаги удалялись, становились прозрачнее, нежнее, и, наконец, словно бы на век, блаженно и тепло сливались с карей и терпкой тишиной ковра ( цитирую Бунина по памяти, так что, мог и наврать, простите если что).
Платонов же выворачивает этот стыдливый эротизм наизнанку, и берёт его в изначальной, буквальной тактильности образа соприкосновения обнажённого тела с землёй.
Так мог ступать Адам в раю, а точнее, Ева ( Адам в переводе с иврита - алая земля); налюбовавшись девственными звёздами и птицами над листвой, с улыбкой счастливой женщины, она робко, нежно, подходит по тёплой и тихой земле к задремавшему на ней Адаму, открывшего глаза и смутившегося не то от своей первой поллюции, не то смутившегося обнажённой Евы, звёзд с прекрасными птицами, которых он словно бы касался во сне...Что интересно, этот адамический эротизм Платонова мрачно перекликается с утраченным раем, обретённым адом, в его поздних работах.
Антеева ласка земли, совокупления с землёй обретает кошмарные, мучительные черты: нежное солнце эроса заслоняет луна Танатоса.
Молодой человек умирает, пронзённый пулями, падает на землю, со слезами на глазах обнимает её последней, девственно-тёмной лаской любви к жизни, и семя тихо истекает из него вместе с душой, природа ласково берёт в себя и то и другое: всё свершается словно на могиле умершей Евы...
"Дванов в первый раз узнал гулкую страсть жизни и удивился ничтожеству мысли перед этой птицей бессмертия, коснувшейся его своим обветренным трепещущим крылом".Опавшей, карей листвой с древа жизни, птицы летят вместе с поездом в сторону солнца, заметая пространства и лица прохожих своими крыльями.
Поезд несётся стрелой, он проносится мимо сверкающей прелести рек, но люди в поезде, с тихими душами, заросшими жизнью, не знают, как они называются... поезд летит мимо милых и пёстрых городков, но люди не знают их названия... Кажется, что они забыли и самые имена солнца, человека, неба...
Быть может, Пухову снится, что мир давно уже кончился, оборвался в сомнамбулический обморок обветренных пространств, как иногда обрываются рельсы во сне.
Поезд несётся в каком-то немом ужасе мира, среди безымянных вещей и явлений.
Пухов открывает глаза... на лицо, словно тёплая и бледная ладонь матери, лёг тихий, весенний свет родного пейзажа в окне.
Что-то нечаянное пробудилось в душе, что-то из детства, когда мир был чудом и жена бегала по цветам весёлой и озорной девчонкой...но одновременно, в душе что-то умерло, погасло навсегда.
Если в душе, в жизни, не происходит что-то нечаянное, значит - душа ли, рай ли, зарастают голубой травою неба.
Не знаю, счастливое ли окончание у этой повести, или нет, но мне оно почему-то напомнило заключение "Идиота" Достоевского, только с тем отличием, что сам мир нежно сходит с ума, любуясь на счастливых птиц в небе, на светлую улыбку листвы... Господи, только бы не переводить взгляд ниже, на землю, где люди!!
Christian Schloe323,1K 
Аноним5 июня 2016 г.Читать далееНебольшая книжечка, которую я мурыжила несколько дней и никак не могла себя заставить ее дочитать.
И ни для кого не станет откровением причина - это совершенно дикий язык повествования. Пока читаешь "Котлован" - мозг должен быть постоянно в активном состоянии, он должен обрабатывать буквально каждое напечатанное в книге слово, иначе все. Не вникая читать не получится. И вот ты читаешь и читаешь, и буквально вдалбливаешь каждое слово в свою и так измученную жарой голову, и думаешь: "Пожалуйста, скорее бы оно закончилось уже". Это прямо пытка какая-то, а не чтение.
Я прекрасно вижу то, что хотел донести автор. Ну, мне так кажется, по крайней мере. И, наверное, это излишне выпяченное костноязычие (назову это так, ибо совершенно не знаю, как назвать иначе) является уместным литературным приемом, ибо и люди там все как один, поникающие под навесом в недоумении своей дальнейшей жизни (использую почти цитату от автора, ибо конечно было бы красиво сейчас таким макаром поговорить от себя, но мой ум может только печально думать и не более того), и жизнь у них бессмысленная и страшная, и сами они какие-то бессмысленные (или слишком смысленные), чтобы жить, и дети там покореженные, и медведи какие-то медведистые, а вот финал символичный, наверное, хорошая точка получилась.
Короче, моя оценка сложилась потому, что мне не удалось постичь все то, что смог надумать автор. Для меня это было сложно. И сейчас, наверное, внезапно, но оставлю эту книжку на пару лет лежать на полочке, а потом к ней вернусь. А пока вот такая оценка и такой результат. Было тяжело, странно и беспросветно. А может быть, так и было задумано?32902
Аноним5 февраля 2024 г.Когда впервые прочитал, Платонова, а это было "Ювинильное море", помню, очень понравилось, было. Потом Платонова стало много и повсюду... И чем больше потом читал его, тем больше он мне не нравился (именно своим таким физиологическим коммунизмом: отрывать куски собственного тела и бросать их в печку "революции"). Недавно хотел перечитать эту книгу, и она просто не пошла. Совсем.
31871
Аноним30 сентября 2022 г."Остановите Землю, я сойду"
Читать далееВ этот котлован можно всю Землю закопать и ещё место останется...
Совершенно необычная книга, ни на что не похожая, хотя внешне - по игре со словами - есть что-то общее со всей советской литературой 1920-х. Но внутренне - совсем не то и не так. Никакого бодрячества и увлечения народных масс к строительству социализма. Вовсе даже наоборот: Платонов призывает остановиться и подумать - а верной ли дорогой идём, товарищи? А точно ли социализм - это то, что мы видим вокруг себя? А не умер ли он? А не закопали ли мы его собственными руками в буйном строительском порыве - сметя напрочь всё, что было нажито предыдущими поколениями.
Что удивительно - так это то, что Платонов принял революцию 1917 г. Не знаю, насколько искренне. Или же к концу 20-х годов он стал понимать, что страна свернула не туда? И не побоялся высказать это? Строительство котлована - это как образ тогдашнего развития промышленности - кровью, потом, костями, вытравив из людей всё человеческое, сделав их винтиками машины, заставляя забыть о личном и прославляя слияние с коллективом.
А обобществленные сознательные лошади, живущие совершенно самостоятельно на хоздворе и вообще весь тот "колхоз" - со списками, раскулачиванием и выработкой вещества классовой сознательности - это, понятно, образ тогдашней деревни. Страшный до омерзения, но передать словами это невозможно, надо читать (медленно и вникательно).
Маленькая девочка Настя, дочка умершей "бывшей" (т.е. буржуйки, завещавшей дочери перед смертью - никому не говори, кто твоя мать, а то и тебе не жить), стала олицетворением будущего всехнего счастья для строителей котлована (социализма/коммунизма). И ее смерть стала страшным потрясением для них - символом крушения их надежд.
В романе вообще очень много символизма и пластов смысла, все невозможно перебрать в рамках отзыва. Просто удивительно, как в таком небольшом по объему произведении можно было уместить такой концентрат смыслов.
Книга читается очень тяжело, этот небольшой объём я читала почти неделю. Ещё сложнее осмыслить прочитанное, понять, что же "хотел сказать автор". Понятно только, что очень много и в очень глобальном масштабе - речь идёт вовсе не только о Советском Союзе. Такие котлованы роются по всей планете - и что с этим делать, хз. Платонов ответа не находит, но вопросы задаёт на подумать. Но когда думаешь, хочется взять билет Земля-куда угодно...
Впечатление от книги тяжёлое, мрачное. Беспросветная вселенская тоска. В плохом состоянии души это читать нельзя (совет тем, кто думает ее почитать).
311,4K
Аноним25 июня 2019 г.Солженицын оценил...
Читать далееКнига сразу мне напомнила "Мы" Замятина. Атмосфера книги очень мрачна и депрессивна. Хоть книгу и относят к жанру антиутопий, её события воспринимаются просто как происходящие на стройке, по времени что-то недалеко после революции 1917 года. События тут довольно просты - люди роют котлован для Общепролетарского дома. Рассуждают о жизни и вспоминают её.
Мне книжка не понравилась. Сплошная антисоветчина. И не удивительно при этом то, что Солженицын так восхищался "Котлованом". Удивляюсь, за какие такие заслуги внесли в школьную программу этого товарища Солженицына. Видно много сделал для развала СССР.
Здесь многие ценности России начала 20 века и раннего СССР выпячены сильно вперёд и вывернуты наизнанку. А в книге веет сплошной безысходность и без всякого светлого будущего.
Слушал книгу в аудиоформате. Чтец мне тоже не понравился. Семён Ярмолинец голосом очень похож на голос актёра Петра Мамонова. Если его кратко описать, то выйдет неприятное - беззубый старец. Хотя и читал он довольно выразительно, но мне не зашло. Может и книга из-за этого была оценена низко.
311,8K
Аноним19 апреля 2019 г.Читать далееДо прочтения повести, я знала, что её относят к жанру антиутопии. На мой взгляд, «Котлован» не антиутопия. Я её понимаю, скорее как гротескную сатиру на советский строй. Но в отличие от, например, Зощенко, у Платонова повествование приобретает зловещий оттенок. Хотя, тут стоит отметить, что сам Платонов был убеждённым социалистом. Можно только гадать, было ли написанное разочарованием в советском социализме или мрачным пророчеством автора.
Здесь и коллективизация, и раскулачивание, и строительство социализма ускоренными темпами. Герои говорят лозунгами, канцеляризмами: «ликвидировал как чувство свою любовь к одной средней даме», «отказываясь от конфискации её ласк», «скорбь у нас должна быть аннулирована» и т.д. Мне было несколько тяжеловато пробираться через такие словесные дебри. Иногда приходилось по нескольку раз перечитывать одно и то же. Язык написания кажется витиеватым, но именно в нём оригинальность повести и сатира на излишки бюрократизации советского строя, обесценивающие смысл его идеалов и стремлений.
Котлован — символ строительства нового будущего. На его месте измождённые рабочие хотят построить общий пролетарский дом. Герой-искатель истины Вощев, случайно присоединяется к строительству, а затем и девочка-сирота Настя, в которой все видят надежду на светлое будущее. Но светлому будущему не суждено сбыться, погибает ребёнок, а вместе с ним и вера в это самое будущее. Котлован становится ямой, а затем могилой.
291,3K
