Ваша оценкаВ разгар Второй мировой в графстве Суссекс доживает свои дни восьмидесятидевятилетний старец, некогда знаменитый сыщик, отошедший от дел и интересующийся только своей пасекой. Неожиданно судьба сводит его с немым еврейским мальчиком-беженцем. Единственное, что осталось у Линуса от прежней жизни, - серый попугай жако. Но что означают длинные цепочки цифр, которые произносит птица? Секретные коды СС? Или коды к счетам в швейцарских банках? А может, все куда проще и страшнее? На принадлежащего маль...
Жанры
Рейтинг LiveLib
3,6
79 оценок
- 518%
- 446%
- 328%
- 28%
- 11%
Ваша оценкаПрочитали 85Хотят прочитать 96
Рецензии
Аноним20 декабря 2013 г.Читать далееЯ, признаться, довольно скептически отношусь к неавторским продолжениям известных произведений и различным вариациям на тему "что было бы, если...". Особенно когда дело касается любимых книг и любимых героев.
В повести Майкла Чабона главный герой - один из самых мною любимых, но это, неожиданно, совсем не портит дела. Во-первых, что хорошо, имя этого героя ни разу не упоминается. Все, конечно, становится ясно сразу, но совершенно не раздражает. Во-вторых, герой изменился, он давно состарился, отошел от дел и, мирно кряхтя, разводит пчел где-то в глухой английской провинции. И ему, конечно, придется поучаствовать в разгадке вовремя подоспевшего убийства. Девяностолетний сыщик - почему бы и нет?
В целом, неплохо. Недостатком является вполне предсказуемая детективная линия, но даже с учетом этого общее впечатление все равно скорее положительное.35428
Аноним9 августа 2022 г.Раз, два, три, четыре, пять, вышла птичка погулять
Читать далееПрочитав послесловие переводчика и пробежав глазами два с половиной отзыва, я удивилась, что оказывается эта история якобы о том самом сыщике, хотя ни что, казалось бы, не намекает. Но про того-самого я вовсе не читала (если не считать неудачную попытку осилить один романчик в оригинале, окончившуюся в свое время полным отсутствием понимания происходящего), и может и потому и не уловила те маленькие оттеночки и крючочки, что позволяют догадаться, что за персонаж подразумевался. Скажу только, что имени его не называют ни разу. Ну и я не назову.
Это небольшая повесть, и это не детектив. Это история расследования, как и отмечает переводчик. В детективах в конце сыщик и читатель понимают все, иногда сыщик понимает чуть больше, чем читатель. Но чтобы было наоборот, вот такого в детективах не бывает, зато в любых других историях пожалуйста. И это очень круто, особенно если думать о старике-сыщике как о том самом.
История на самом деле довольно безумная. Буквально на пороге дома некого дедули вдруг возникает немой (или скорее очень неразговорчивый) еврейский мальчонка с попугаем на плече. Попугай в отличие от своего человеческого друга очень любит разевать рот и издавать звуки, идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит. Ну и все такое прочее. При чем исключительно на немецком. Однако, не одними стихами была интересна сея птица. Друг наш то и дело перечислял какие-то цифры. На немецком. В разгар второй мировой.
И вот тут-то и происходит убийство, исчезновение птицы и полное (ну или не очень полное) безумие. Что за цифры он постоянно произносит? Немецкие шифровки? Коды швейцарских банков? Одна версия охренительнее другой. И тем нелепее все это выглядит в такой крохотной книжонке. Но в этом и есть весь шарм.
Язык Шейбона как всегда прекрасен, а его персонажи своей живостью и реалистичностью могут тягаться с реальными людьми.
И мне конечно же понравилось. Но просто понравилось, без восторгов.
33189
Аноним24 июня 2025 г.Шаблон Шейбона
Читать далее
Роман начинается с «обострённого восприятия несообразностей, которые потом можно будет использовать как отправную точку», старым писателем (по крайней мере, кажется, что он писатель, ведь несообразности мира – хлеб писателей), который сидит в «бархатной могиле кресла» перед окном и смотрит на железнодорожную насыпь. Картина в окне не слишком художественная и примелькавшаяся за десятки лет, но дело не в насыпи, а в том, кто сейчас по ней идёт. И тот, кто идёт, заворожил старика своей несуразностью…
Зачин напомнил мне об Эммануэле Лоноффе, старом писателе – герое романа Филипа Рота «Призрачный писатель» (здесь). Интересно, будут ли далее эти две небольшие книги совпадать или пересекаться, как блуждающие волны на поверхности жизни?
Это – встречные волны через Атлантику: сейчас мы в Восточном Суссексе, недалеко от Лондона, в июле 1944, а Лонофф в это же время живёт недалеко от Нью-Йорка.
Лонофф бодр, очень бодр. Старик-англичанин стар, очень стар.
И оба любят крутить предмет своей деятельности. Лонофф крутит фразы: «Я кручу фразы. В этом моя жизнь. Пишу фразу, а потом кручу её. Потом смотрю на неё и снова кручу. Потом возвращаюсь и пишу ещё одну фразу. Потом пью чай и кручу эту новую фразу. Перечитываю обе фразы и кручу их вместе. Потом ложусь на диван и думаю. Потом встаю, выкидываю их и начинаю сначала». А старик крутит факты – «под неожиданным углом» – и приходит к блестящим умозаключениям, которые «некогда принесли ему славу и состояние».
…… «Эти волчьи глаза не упускали ничего… В этих глазах сквозил такой голод, что она в ужасе отпрянула… Позже она поняла. Старик изголодался по информации. И вместе с тем в этом взгляде чувствовалась поразительная живость, холодная энергия, если не сказать бодрость, словно пожизненный режим постоянного наблюдения обеспечил его органам зрения, только им одним, вечную молодость».
Оказывается, старик – бывший сыщик Тут повесть напомнила романы Дюрренматта про инспектора Берлаха. Наверное, тем, что оба героя стары, умны, цепки, в определённом смысле пофигисты, и оба осознают свою силу. Именно это делает их движения неспешными, уверенными, вескими. На этих стариков можно положиться, как на героев Клинта Иствуда.
Старик рад, что на насыпи появился молчащий ссутулившийся мальчик с попугаем, долдонящим немецкие числительные, на плече, потому что появилась несообразность – мир не собирается «раскрывать свои тайны без борьбы». Есть отправная точка!
Вторая глава – подробнейше прописанный обед с присутствием нескольких персонажей. Нам объясняют, кто есть кто, и мы узнаём о выдающихся вокальных способностях попугая Бруно. «О, Бруно, о паппагалло мио!». – «Ich habe dir nichts zu sagen. Nichts! Suche nach dem Wind auf dem Feld und einem Papagei in den Zweigen eines Baobabs. Eins, zwei, sechs, sechs, neun, drei…»
Попугай Бруно себе на уме.
…… «В стакане был виски, испорченный какой-то смердящей гадостью. Всю долгую жизнь среди людей он [Бруно] не уставал поражаться разнообразию их лексикона зловония, но гаже этого запаха не встречал ничего».
А ведь виски Бруно любил, распробовал, когда жил в Ажире у одного полковника… Какое виски распробовал здесь я? Точно не односолодовое. У повести есть неприятное послевкусие: автор будто с литературным высокомерием показывает свою лихую технику: шик и лоск языка, длинные цепочки эпитетов и сравнений, мельчайшие детали и душевные движения персонажей, развитие сюжета, переключение фокализации, иронию пастиша. Здесь всё отлично, но литературно избыточно. Такая избыточность нормальна в романе без берегов, но не в повести. Возможно, эта избыточность – особенность стиля автора (ничего другого у него не читал, заинтересовал премированный роман «Союз еврейских полисменов»), но, может, это – нагон строкажа. Почему бы и нет, если в повести о мальчике и попугае – около 120 страниц в пересчёте на стандартный формат, но сюжета немногим больше, чем в классических рассказах о Шерлок Холмсе размером 20–25 страниц. В рассказах Дойла нет ни грамма лишнего словесного жира, а здесь пусть и повесть, но с жирком, а может, жирок и делает рассказ повестью? Дошло: Шейбон крутит фразами, как Лонофф, но если мы (да и никто))), Лоноффа не читали, то Шейбона (в переводе Ольги Новицкой) прочитали, и сдаётся, что Шейбон фразы так сильно крутит, что перекручивает. Крутит, выкручивает, закручивает, перекручивает, а потом так и бросает на верёвку сушиться жгутом – не расправив. Например, целую страницу (113) автор рассказывает, как тормозит машина преподобного Паникера, а можно было без потери чувства ритма написать всего одно предложение: «Мистер Паникер крутанул руль влево, и его старая малолитражка, выписав несколько широких балетных петель, затряслась и встала как вкопанная». Негоже бросать на верёвку повести перекрученные предложения и целые страницы, грешно смеяться над читателями, постукивая по полé пиджака тремя перекрученными пальцами…
Кстати, преподобный Паникер во время этой поездки в Лондон неожиданно напомнил отца Брауна. Но насколько они разные человеческие типы, эти два патера!
…… «Ветер, рисующий зыбкие портреты пустоты на бледной зелени травы».
Так что же с пересечением блуждающих волн «Окончательного решения» Шейбона и «Призрачного писателя» Рота? Пересечение есть и очень существенное, важное: судьбы еврейских детей, сумевших выжить в Холокосте. Остальное разнится. у Рота – тихая семейная трагедия Эммануэля Лоноффа и всякие мысли послевоенного американца на фоне ломки старого ашкеназского уклада; у Шейбона – уникальный попугай и сыщик Имя-которого-нельзя-называть. И ещё вот это кручение, верчение. Даже молчаливый мальчик Линус Штайнман вертит буквами туда и сюда:
…… «У Линуса был чудовищный почерк, буквы только угадывались. Кроме того, он писал их не в том порядке, переворачивая не только буквы, но и целые слова, особенно если приходилось общаться по-английски. Мистер Паникер, например, был очень смущён, прочитав в блокноте обращённый к нему вопрос следующего содержания: “ПАЧМУ ГОБ ХРИСТЯН НИЛЮБИТ ДЕТИВЕРЕИ”».
Но прежде всего эта повесть – про старика Холмса, про его старческие мысли, старческие телесные тяготы и немощи, про его пчеловодческие заботы (которые описаны, надо сказать, весьма увлекательно).
…… «Сама по себе смерть его не страшила, но ему столько лет удавалось её избегать, что за давностью срока избежания он начал её опасаться. Более всего он боялся умереть при каких-нибудь малопочтенных обстоятельствах, например, на туалетном стульчаке или за завтраком, уронив лицо в тарелку с овсянкой».
И вот оказывается, что в целом эта немощь и тяготы сблизи неинтересны, и не потому, что в моих жилах бурлит молодая кровь (эх, побурлила бы!), а потому что так написано. Для сравнения, например, повесть Вальтера Хауэра «Старое дерево» (здесь): она вообще вся про внутренний мир старика – тичинского крестьянина, про его дневные заботы и воспоминания, про те же телесные тяготы, но читается с интересом. Так уж написано, без фраз кручёных.
Переводчик в послесловии рассказывает о многослойности повести и своей многослойной любви к этой повести. Изобретательность сюжета и яркость персонажей безусловны, а что до остального… Как известно, трактовать можно всё, а значит, нет числа слоям рассуждений, как несть числа уровням значений, показываемых алетиометром. Лично я не полетел прямо на солнце и увидел лишь прямой, одноуровневый сюжет, недосказанность некоторых моментов и чрезмерную деталировку некоторых страниц (в повести как будто есть и мелкие анахронизмы). Предпринимать дополнительные усилия по погружению в слои, честно говоря, нет желания.
В послесловии приведены слова Шейбона: «На определённом уровне вся литература, начиная с “Энеиды”, – это творчество чьих-нибудь поклонников… Но составляя компиляции и пародии, вплетая в них аллюзии и отсылки, пересказывая и переделывая на свой лад старые истории, мы идём дальше… Все романы – повторение; заимствовать у других – блаженство…»
Сказано симпатично и водушевляюще ))) Но даже в такой, сколь угодно вторичной литературе есть разные по качеству и убедительности уровни правды жизни и игры интеллекта. В «Окончательном решении» очень живые и реалистичные персонажи, остроумный сюжет (это сказано выше), но в целом повесть кажется всего лишь игрой в Шерлока Холмса, конструкцией условной, как домик из детских кубиков: он реальный, но в нём невозможно жить.
…… «Долгие годы жизни изнашивают покровы, обнажая суть. Одни заканчивают свои дни, будто ставя “итого” под собственными воспоминаниями, другие превращаются в цепкие клещи, третьи – в набор горьких прописных истин. Он бы с радостью встретил кончину, обратившись в единый орган слежения, рыскающий в пустоте, чтобы найти ключ к разгадке. Можно ли желать лучшего исхода? Но в конце концов ему пришлось признать своё поражение… Смысл исчезал из окружающего мира… Окружающий мир превратился в страницу текста на неведомом языке».
Главная идея повести, видимо, выражена вот этой мыслью старика: «Возможно, именно неразрешимое, то есть пресловутые ложные версии и случайные факты, – это и есть отражение истинной природы вещей?» Тогда повесть можно было назвать «Колокольный звон по разгадке абракадабры». И хотя попугай жако, наш друг Бруно, рассказывает нам, и только нам, что́ к чему, кто кого и почём фунт мягких французских булочек, пунктуальный старик-сыщик, не разгадавший тайну Бруновых числительных и доведённый этим до оголтелого релятивизма, – не самое радостное зрелище.
*
К этой рецензии подходят и такие названия: • Мальчик и его попугай • Попугай-насчётчик • Попугай-шифроносец • Каштанка Бруно • Leg ov red, donnerwetter! • Последнее лето Холмса • Старое дерево • Чрезмерность старого сыщика • Паника пана Паникера • Неотец Браун в непоисках попугая жако • Каковы на вкус попугаи?1277
Цитаты
- Аноним19 декабря 2013 г.
Наша страна слишком быстро прощает своих врагов и слишком торопится забыть старых друзей.
8135 - Аноним19 декабря 2013 г.
Именно неразрешимые задачи - ложные подсказки и голые факты - отражают истинную природу вещей.
785
Подборки с этой книгой
"... вот-вот замечено сами-знаете-где"
- 39 918 книг
Проза еврейской жизни
- 167 книг
Моя книжная каша
- 16 163 книги
«ОТКРЫТАЯ КНИГА ноября» Одиннадцатый тур.
- 109 книг
К прочтению
- 2 273 книги
Другие издания
