У Германтов

Свобода, которую она мне предоставляла в то время, как я вовсе не рассчитывал, чтобы она могла на неё согласиться, мне показалась вдруг столь же постылой, как та свобода, что будет мне предоставлена после её смерти (когда я буду ещё любить её, а она навсегда от меня откажется). Я кричал: «Бабушка, бабушка!», – и страстно хотел её поцеловать.

Каким огромным расстоянием можем мы быть отделены от любимых существ в то мгновение, когда кажется, что, стоит нам только протянуть руку, и мы их удержим.

В ней есть нечто астральное, нечто пророческое, ты понимаешь, что я хочу сказать: нечто от поэта, который является почти жрецом.

Привычка из всех человеческих растений меньше всего нуждается в питающей почве для того, чтобы жить, и первой показывается на самой голой с виду скале.

Со снами дело обстоит так же, как с восприятием внешнего мира. Достаточно какого-нибудь изменения в наших привычках, чтобы сделать сон поэтическим, достаточно нам, раздеваясь, уснуть против желания в нашей постели, чтобы изменились пропорции нашего сна и стала ощутимой его красота.

Туман не удержался; солнце, сначала тщетно направив против него несколько стрел, которые расшили его алмазами, в заключение одержало победу.

Я понял, что не один только материальный мир разнится от его отображения в наших глазах; что всякая реальность, быть может, столь же не похожа на ту, которую, нам кажется, мы воспринимаем непосредственно, как деревья, солнце и небо были бы совсем не такими, как мы их видим, если бы их познавали существа с иначе, чем у нас, устроенными глазами или же обладающие для этой цели не глазами, а другими органами, которые давали бы не зрительные, а иные эквиваленты деревьев, неба и солнца.

Благодаря грациозности своей походки она умела сделать из своей утренней прогулки целую поэму элегантности и самое изысканное украшение, самый редкостный цветок хорошей погоды.

Моя мечтательность окружала обаянием всё, что способно было пробудить её.