Ulysses

Неотменимая модальность зримого.

Солнце медленно вышло из-за облака и зажгло зайчики на серебре, разложенном через улицу в витрине Уолтера Секстона, мимо которой проходил Джон Хауард Парнелл, жмурясь от света.

Твои похороны завтра
Пока ты бредешь во ржи
Трампам тамтам
Трампам....

С мягким шорохом корсет упал на постель. В нем всегда оставалось ее тепло.

Ананасовые леденцы, лимонный цукат, сливочные тянучки. Липкослащавая девица целыми совками насыпает ириски учителю из Христианских братьев. Какой-нибудь школьный праздник. Один вред для детских животиков. Сладости и засахаренные фрукты, поставщик Его Величества Короля. Боже. Храни. Нашего. Сидит у себя на троне, обсасывает красные карамельки до белой начинки.

От удушливой вони перехватило дыхание. Пахучие соки мяса, овощная бурда. Звери питаются.
Люди, люди, люди.

Он повернул за угол Кембриджа, еще в плену наважденья. Звяканье, стукопыт глухозвук. Благоухающие тела, теплые, налитые. В поцелуях, объятиях, все, всюду - среди высоких летних лугов, на перепутанной примятой траве, в сырых подъездах многоквартирных домов, на диванах, на скрипучих кроватях.

Блестящие шелка, нижние юбки на тонких медных прутах, шелковые чулки, разложенные расходящимися лучами.

Я юноша странный, каких поискать,
Отец мой был птицей, еврейкою - мать.
С Иосифом-плотником жить я не стал,
Бродяжничал и на Голгофу попал.

А кто говорит, я не Бог, тем плутам
Винца, что творю из воды, я не дам.
Пусть пью они воду, и тайна ясна,
Как снова я воду творю из вина.

Прощай же и речи мои запиши,
О том, что воскрес я, везде расскажи.
Мне плоть не помеха, коль скоро я Бог,
Лечу я на небо... Прощай же, дружок!

Он смотрел, как она наливает в мерку, а оттуда в кувшин, густое белое молоко, не свое. Старые сморщенные груди.