Повести и рассказы

Любовь по убеждению Бунина, - некий высший, напряжённый момент бытия; подобно зарницам в ночи, она озаряет всю жизнь человека. Эта мысль особенно важна для Бунина с его повышенным, обострённым чувством жизни. Бунин пишет о любви как о высшем даре судьбы, - и чем прекраснее этот дар, тем он скоротечней. В рассказе "Солнечный удар", Бунин развивает свою философию любви. Если в произведениях, написанных до "Солнечного удара", любовь трагична именно тем, что она взаимна - и слишком прекрасна для того, чтобы продлиться. Здесь же разрыв отношений закономерен и неизбежен. Более того: оба любящих знают,что, продлись их встреча, соединись их жизни - и чудо, озарение "солнечный удар", поразивший их, уничтожится. Искусство Бунина здесь достигло колоссальных вершин, буквально физически ощущается как передаётся солнечный свет, по напряжённости чувств, насыщенности ярких красок, счастьем и болью любви, по своей жгучей жизненности.

Бунинские образы крестьян и крестьянок наделены такими чертами индивидуальности, что мы, как это бывает только при соприкосновении с настоящим художеством, забываем, что это литературные персонажи, плод фантазии автора. Это живые мужики и бабы, старики и старухи, батраки и отбившиеся от рук "хозяева", неудачники и несчастные "пустоболты". Но они же — во всем своем обличье — теперь уже не только народ со всеми их бедами и муками, надеждами и отчаянием, представители не одного своего, и не только одного Подстепья, но всей русской деревни начала века.
Когда Анисья Минаева, покинув пустую избу, в полуобмороке от истощения бредет в жаркий, цветущий летний день за двадцать верст к сыну, пустоболту и бродяге, пристроившемуся наконец на "место" в лесной караулке, она для нас как бы не литературный персонаж, а именно та, живая Анисья, каким-то чудом из горькой, мученической своей и безгласной, безвестной жизни запечатлена на страницы книги. Ее материнская печаль и материнская нежность к беспутному сыну, оставившему мать без крошки хлеба, ее страдания вызывают у нас прежде всего не восхищение мастерски написанным портретом, а просто душевный порыв, страстное желание помочь этой бедной женщине, накормить, приютить ее старость. Но вместе с тем эта женщина, бредущая проселками и полями, шатающаяся от слабости, жующая какие-то травинки ("Горох еще и не наливался. Кабы налился, наелась бы досыта — и не увидал бы никто"), предстает нам и как образ всей нищей, "оголодавшей" деревенской Руси, бредущей среди своих плодородных полей, плутающей по межам и стежкам. Эта дорога матери к сыну, к слову сказать, написана так, что остается в памяти как одна из самых потрясающих страниц русской классической прозы, и нечего пытаться пересказать своими словами "основное содержание" таких страниц: в них все так плотно, так слитно и незаменимо, что нет, кажется, ни одной строки, ни одной ноты лишней будто звучит печальная симфония.

"Чистый понедельник" - пожалуй наиболее светлый рассказ из сборника "Тёмные аллеи" Ивана Бунина. И связано это с тем, что в нём Иван Алексеевич обращается к теме для меня близкой. В центре "Чистого понедельника" лежит история сестры Марфо-Мариинской обители милосердия. Неприятие главной героиней рассказа всего мiрского отражается в её образе жизни:

"Похоже было на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги, ни обеды, ни театры, ни ужины за городом...
на курсы ходила скромной курсисткой, завтракала за тридцать копеек в вегетарианской столовой на Арбате); и насколько я был склонен к болтливости, к простосердечной веселости, настолько она была чаще всего молчалива: все что-то думала, все как будто во что-то мысленно вникала; лежа на диване с книгой в руках, часто опускала ее и вопросительно глядела перед собой: я это видел, заезжая иногда к ней и днем, потому что каждый месяц она дня три-четыре совсем не выходила и не выезжала из дому, лежала и читала, заставляя и меня сесть в кресло возле дивана и молча читать..."

Героиня сознаёт своё духовное устроение, свою надмiрность и выражает противление институту брака:

" Вскоре после нашего сближения она сказала мне, когда я заговорил о браке:
— Нет, в жены я не гожусь. Не гожусь, не гожусь..."

Рассказчик поначалу не придаёт этому особого значения, полагая что со временем героиня изменит своё решение:

"Это меня не обезнадежило. «Там видно будет!» — сказал я себе в надежде на перемену ее решения со временем и больше не заговаривал о браке..."

Главный герой ещё не осознаёт глубинные причины этого отказа. Для него до поры, до времени кажется диковинкой её религиозность. Прозрение приходит слишком поздно, когда героиня уже твёрдо уверовала в своё предназначение и готова покинуть мiр:

"Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой, вологодский, вятский!... "

"Уже давно стемнело, розовели за деревьями в инее освещенные окна...
— Тут есть еще Марфо-Мариинская обитель, — сказала она..."

Но это решение приходит к героине неспроста. Неспроста вводит Иван Бунин в ткань повествования и Марфо-Мариинскую обитель милосердия, и великую княгиню Елизавету Фёдоровну Гессен-Дармштадтскую, основательницу этой обители:

"На Ордынке я остановил извозчика у ворот Марфо-Мариинской обители: там во дворе чернели кареты, видны были раскрытые двери небольшой освещенной церкви, из дверей горестно и умиленно неслось пение девичьего хора. Мне почему-то захотелось непременно войти туда. Дворник у ворот загородил мне дорогу, прося мягко, умоляюще:
— Нельзя, господин, нельзя!
— Как нельзя? В церковь нельзя?
— Можно, господин, конечно, можно, только прошу вас за ради бога, не ходите, там сичас великая княгиня Ельзавет Федровна и великий князь Митрий Палыч..."

Пожалуй, ни в одном другом своём рассказе Бунин так подробно не описывал Москву "духоносную". Тут и храм Христа Спасителя, и Новодевичий монастырь, и собор Василия Блаженного, и Марфо-Мариинская обитель милосердия и др. Для усиления эффекта автор вводит в свой рассказ также колокольные звоны, церковное пение:

"— Как хорошо. И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще в церковных песнопениях. Недавно я ходила в Зачатьевский монастырь — вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! А в Чудовом еще лучше. Я прошлый год все ходила туда на Страстной. Ах, как было хорошо! Везде лужи, воздух уж мягкий, на душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, ее старины... Все двери в соборе открыты, весь день входит и выходит простой народ, весь день службы... "

И мощным диссонансом этому духовному великолепию выступает сцена "капустника" во МХАТе. Сцена весьма хороша, тут и Станиславский с Москвиным, и Сулержицкий и Качалов:

"на большого Станиславского с белыми волосами и черными бровями и плотного Москвина в пенсне на корытообразном лице, — оба с нарочитой серьезностью и старательностью, падая назад, выделывали под хохот публики отчаянный канкан...
"скользя, подлетел маленький, вечно куда-то спешащий и смеющийся Сулержицкий, изогнулся, изображая гостинодворскую галантность, поспешно пробормотал:
— Дозвольте пригласить на полечку Транблан..."
К нам подошел с бокалом в руке, бледный от хмеля, с крупным потом на лбу, на который свисал клок его белорусских волос, Качалов, поднял бокал и, с деланной мрачной жадностью глядя на нее, сказал своим низким актерским голосом:
— Царь-девица, Шамаханская царица, твое здоровье!.."

Именно посещение героиней этого "капустника" и явилось катализатором её решения покинуть мiр и уйти в Марфо-Мариинскую обитель милосердия. Именно там, по прошествии времени её и встречает главный герой:

"Но только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными глазами, с большой свечой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, — уж не знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня... Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот..."

Удивительно, но этот прекрасный рассказ Иван Алексеевич написал в 1944 году 12 мая. Вместе с тем в нём очень сильно ощущается бунинская ностальгия по утраченной Руси...

И в самом деле этот маленький рассказ Бунина очень напоминает недавно прочитанную мной чеховскую "Даму с собачкой". Солнечно-любовный удар на курорте закончился для обоих мужчин двух разных рассказов душевными осложнениями, образовавшими любовную петлю. У Чехова более очевидно, потому что показаны дальнейшие отношения курортных любовников. А здесь... Финал открыт, рассказ крайне мал, но вот эти мысли и ощущения поручика обещают подобное повторение и неожиданные перемены в душе мужчины :

"Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство — то странное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог, затевая вчера это, как он думал, только забавное знакомство, и о котором уже нельзя было сказать ей теперь!"

Здесь каждый читатель волен, конечно, думать всё, что угодно его душе. Кто-то сочтёт это мимолетной связью, ошибочно принятой за серьёзное чувство. Кто-то, как и я, всё-таки обратит внимание на только что приведенную мною цитату, которую опять таки можно по-разному трактовать, ведь каждый в прочитанном всегда видит своё. Но меня особенно тронуло самое последнее предложение рассказа:

"Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет."

Как чутко и верно подмечено - постарел... Некое предчувствие несчастной любви, которая будет теперь "сосать кровь" из человека, потому что она запретная и недоступная, даже если будет разделённой. Зря считают, что любовь - сама по себе уже счастье, даже если и не свободная. Я про настоящую любовь, разумеется, а не про интрижку или мимолётную влюблённость, которая дарит людям гормональный и эмоциональный подъём, украшая серые будни. Настоящая - она изнуряющая, как зубная боль, с небольшими передышками во время тайных свиданий, она медленно выжигает человека изнутри, как тлеющий фитиль свечу. Она хочет взять своё и в нужной ей мере, а поэтому её жертва, словно заблудившийся путник в жаркой пустыни с постоянным и мучительным чувством жажды. И да, от неё можно постареть, верно заметил Бунин. Именно эти слова и наводят меня на мысль, что отныне у главного героя всё пойдёт не так, как раньше...

Как всё-таки неизведана и необъяснима человеческая природа влечения одного к другому...
Она бедна, наивна, простодушна и как-то болезненно откровенна до беззащитности. Может именно этим и влечёт прославившегося, хорошо одетого писателя красивой наружности?

Она отдаётся и покоряется, он принимает и вкушает, чтобы потом всегда помнить. Что ж, пусть так и будет, если этого хотят оба...

К Бунину отношение сложное и каждое его произведение, даже маленькое, вызывает двойственные ощущения. С одной стороны слог вроде и "акварельный", и "пронзительный", но есть чувство фальши. Где-то перебор с эпитетами, где-то ненужное повторение, отсутствие синонимов - чувство натянутости не покидает. За такой короткий текст три раза небо было бирюзовым. Слово красивое, не спорю. Но есть же и другие оттенки.

Лубочный быт мелкопоместного дворянчика опять же не особо привлекает. Аромат антоновки это сказочно и до слёз сентиментально, но, послушайте, милгосударь, цэ ж деревня, там еще и навозом должно тянуть. Хорошо в краю родном. А у Бунина только безмускусный пот благородной охоты. Резвиться изволят барчуки. В людскую забегают хлебца свистнуть, да не по утренней росе, а всё больше по паркету. Ему ж корову не доить в 4 утра.

Вот что я бухчу, да? Какая корова, он же барин. Просто этот заливистый восторг беготни по русской деревне в белых кальсонах пузырём и соком антоновки на припухших губах - это слишком восхитительно для моей грубой натуры.

Рассказ «Лёгкое дыхание» был написан Буниным за короткий срок в 1916 году по просьбе издателя одной московской газеты. Константин Паустовский восторгался этим произведением, перечитывал его много раз.
Завязке предшествует описание могилы Оли Мещерской – главной героини рассказа, юной прекрасной гимназистки, чья жизнь напоминает яркую вспышку молнии на мрачном небе. Мы узнаём об игривой, открытой и легкомысленной девочке, в некотором роде влюбляясь в её образ.
Это один из самых эротических рассказов Бунина, хотя тут нет подробных и неприличных описаний прелюдий и постельных сцен. Я хотела бы сказать, что это рассказ о любви, но не могу, потому что он о растлении юной девушки взрослым мужчиной, о животном безудержном инстинкте, который ломает жизнь. Я считаю, что Алексей Михайлович сломал Оле жизнь, а её чрезмерная доверчивость и открытость в буквальном смысле умертвила её. Мне кажется, если бы главная героиня осталась жива, то её ждало яркое будущее. Возможно, она стала бы известной актрисой или певицей с толпой поклонников, одаривающих её миллионами алых роз, но судьба распорядилась иначе.
Автору веришь без оглядки, за героиню переживаешь как за живого человека и хочется отвести от неё удар судьбы, но это невозможно. Рок непоколебим в своём исполнении.

Ставшее уже крылатым выражение — как бунинский солнечный удар, полное изящества и таинственности. Нечто такое, что бьёт словно наотмашь, не даёт покоя сердцу и будоражит душу и мысли. Бунин, как никто, умеет писать о любви, но любовь эта в большинстве случаев всегда несчастна. Возникая словно яркая вспышка, как некий внезапный удар, она и проходит так же неожиданно и сразу. И в этом есть тоже своего рода очарование. Пусть даже это вызывает грусть, но она всё равно какая-то светлая. Не оставляет Бунин в душе своего читателя тяжёлых и грустных мыслей, не заставляет сердце сильно впадать в переживания.

История повторяется снова: мимолетная встреча, совершенная случайность, яркая страсть, затмившая разум, то, во что не может поверить и принять разум. Они встретились на пароходе, сошли вместе на берег, провели одну ночь, и «маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой» исчезла, растаяв без следа. Не назвав даже своего имени, она уехала утренним пароходом домой, к мужу и дочке. А он остался в этом номере — свидетеле внезапной страсти, и разум его сходил с ума от неожиданно свалившейся на его голову любви.

Что делать? Как успокоить разум, когда хочется бежать вслед за этой «нелепой женщиной»? Можно отправить телеграмму... но адреса нет... нет даже имени... Мучения раздирают душу, голова горит, словно получила самый настоящий солнечный удар, всё плывёт... Надо переждать день, а дальше уехать из этого уездного города, от этого номера, от своих мыслей, от воспоминаний о ней...

Ох, Иван Алексеевич умел закрутить на десяток страниц историю, которая подходит для больших романов. В таком сравнительно небольшом количестве символов выразить столько, что не под силу некоторым многотомникам. И миллионы читателей с восторгом читали и будут читать то, как Бунин говорит о любви. Пусть даже эта любовь не имеет счастливого конца, но как многим после прочтения захотелось почувствовать на себе этот, пусть непродолжительный, но такой «страшный солнечный удар» - это большое счастье, эту большую любовь...

Бывает так, что в нескольких страницах может вместиться больше смысла, чем в полноценной книге.

История начинается с того, что девушка провожает на войну своего жениха. На дворе стоит холодная осень, и кажется, что совсем скоро наступит лето, он вернется и заживут они долго и счастливо. Но в последний день, во время вечерней прогулки, настигает их какое-то предчувствие. И от этого все кругом им кажется ярче и значительнее.

Для меня в этом рассказе намешано очень много. И способность людей выживать и приспосабливаться к любым обстоятельствам, и неблагодарность со стороны человека, которого ты вырастил (и не важно, что вы не родные), и понимание того, что за долгую жизнь в твоей жизни был лишь один стоящий миг...

Оценка 10 из 10