А зори здесь тихие... Завтра была война. В списках не значился

....в саму Лизу было вложено столько человеческих жизней, что представлению о смерти просто не хватало места.

- А ведь мы - самая малочисленное поколение земли.

• Это заметно. Особенно нам, матерям-одиночкам.
• Поколение, не знавшее юности, не узнает и старости. Любопытная деталь?
• Главное, оптимистичная.

В кармане тяжело покачивалась бесполезная граната. Единственное его оружие...

Человека ведь одно от животных отделяет: понимание, что человек он. А коли нет понимания этого — зверь. О двух ногах, о двух руках и — зверь. Лютый зверь, страшнее страшного. И тогда ничего по отношению к нему не существует — ни человечности, ни жалости, ни пощады. Бить надо. Бить, пока в логово не уползет. И там бить, покуда не вспомнит, что человеком был, покуда не поймет этого.

И Васков еще недвижимо лежал за своим валуном, не успев даже понять, что все планы его рухнули, что вместо козырного туза на руках оказалась шестерка.

Ярость его прошла, да и боль приутихла, только печалью был полон, по самое горло полон, аж першило там.

Лиза Бричкина все девятнадцать лет прожила в ощущении завтрашнего дня. Каждое утро ее обжигало нетерпеливое предчувствие ослепительного счастья, и тотчас же выматывающий кашель матери отодвигал это свидание с праздником на завтрашний день. Не убивал, не перечеркивал — отодвигал.

Наступила та таинственная минута, когда одно со­бытие переходит в другое, когда причина сменяется следствием, когда рождается случай. В обычной жизни человек никогда не замечает ее, но на войне, где нервы напряжены до предела, где на первый жизненный срез снова выходит первобытный смысл существования — уцелеть, — минута эта делается реальной, физически ощутимой и длинной до бесконечности.

Строй, нечего сказать! У одной волосы как грива, до пояса, у другой какие-то бумажки в голове. Вояки! Чеши с такими лес, лови немцев с автоматами!

А потом школьные затейники организовали игру,­ и им опять выпало быть вместе. А потом был общий фант — станцевать вальс, и они станцевали. А потом стояли у окна. А потом... Да, потом он пошел ее провожать.
И Рита страшно схитрила, повела его самой дальней дорогой. А он все равно молчал и только курил, каждый раз робко спрашивая у нее разрешения. И от этой робости сердце Риты падало прямо в коленки.