Сто лет одиночества

"...Солдаты не только прибыли, но обошли все дома и конфисковали охотничьи ружья, мачете и даже кухонные ножи, а затем раздали мужчинам старше двадцати одного года голубые листки с именами кандидатов консерваторов и розовые -- с именами кандидатов либералов. В субботу, накануне выборов, дон Аполинар Москоте лично огласил декрет, запрещавший, начиная с полуночи и в течение сорока восьми часов, торговать спиртными напитками и собираться группами числом более трех человек, если это не члены одной семьи. Выборы прошли спокойно. В воскресенье, в восемь часов утра, на площади была установлена деревянная урна под охраной шести солдат. Голосование было совершенно свободным, в чем Аурелиано мог убедиться сам -- почти весь день он простоял рядом с тестем, следя, чтобы никто не проголосовал больше одного раза. В четыре часа дня барабанная дробь возвестила о конце голосования, и дон Аполинар Москоте опечатал урну ярлыком со своей подписью. Вечером, сидя за партией в домино с Аурелиано, он приказал сержанту сорвать ярлык и подсчитать голоса. Розовых бумажек было почти столько же, сколько голубых, но сержант оставил только десять розовых и пополнил недостачу голубыми. Потом урну опечатали новым ярлыком, а на следующий день чуть свет отвезли в главный город провинции.
-- Либералы начнут войну, -- сказал Аурелиано. Дон Аполинар даже не поднял взгляда от своих фишек.
-- Если ты думаешь, что из-за подмены бюллетеней, то нет, -- возразил он. -- Ведь немного розовых в урне осталось, чтобы они не смогли жаловаться.
Аурелиано уяснил себе все невыгоды положения оппозиции.
-- Если бы я бы либералом, -- заметил он, -- я бы начал войну из-за этой истории с бумажками.
Тесть поглядел на него поверх очков.
-- Ай, Аурелиано, -- сказал он, -- если бы ты был либералом, ты бы не увидел, как меняют бумажки, будь ты хоть сто раз моим зятем.
Возмущение в городе вызвали не результаты выборов, а отказ солдат вернуть отобранные ножи и охотничьи ружья. Женщины попросили Аурелиано добиться через тестя возвращения хотя бы кухонных ножей. Дон Аполинар Москоте объяснил ему под большим секретом, что солдаты увезли конфискованное оружие как вещественное доказательство подготовки либералов к войне..."

Вам это ничего не напоминает? Столько лет прошло, а так мало изменилось...

Не из книги, а о книге:

Из Статьи Всеволода Багно «ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ, СМЕРТИ, ЛЮБВИ И О ПРОЧЕЙ ЖИЗНИ»,
также служащей предисловием к собранию сочинений Г. Гарсиа Маркеса (изд-во "Симпозиум", 1997):

«“Сто лет одиночества“ — это целостное литературное свидетельство всего, что так или иначе затрагивало меня в детстве. В каждом герое романа есть частица меня самого», — признавался Гарсиа Маркес.
…
Если верить Гарсиа Маркесу, «Сто лет одиночества» были первой книгой, которую он задумал в семнадцать лет, но тогда не осилил, хотя и написал первый абзац — тот самый, которым начинается роман.
…
«Сто лет одиночества» — это книга о том, что «время есть», и написана она благодаря тому, что "время есть", на том отрезке, который колеблется между «времени не было» и «времени не будет». Не случайно ключевым в романе оказывается мотив времени — реального, текучего и подвижного образа вечности.
…
Роман мог бы называться и иначе — без слова «одиночество», — и тем не менее трудно назвать другую тему, которая столь же неодолимо влечет писателя и пронизывает все творчество Гарсиа Маркеса, как неизбывное одиночество его героев. Тема одиночества сродни повторяющемуся музыкальному мотиву в бесконечной симфонии его творчества. Однако лишь в романе «Сто лет одиночества» эта тема становится центральной и, как бы разбившись на тысячи осколков, придает каждому из его персонажей свое, непохожее на других, но столь же одинокое лицо.
Одиночество смерти, о котором поведал Мелькиадес ("Он действительно побывал на том свете, но не мог вынести одиночества и возвратился назад"), одиночество власти, подчинившее себе одного из самых одаренных в роду Буэндиа — Аурелиано ("Заплутавшись в пустыне одиночества своей необъятной власти"), одиночество старости, в которое на долгие годы погрузилась самая обаятельная из героинь — прародительница Урсула ("в лишенном света одиночестве своей глубокой старости"), одиночество неприступности, жертвой которого стала Амаранта ("Амаранта заперлась в спальне, чтобы до самой смерти оплакивать свое одиночество"), — каждый из героев романа настолько неповторим и ярок, что оказался способным на свой путь и свою долю.
Пустыня одиночества, по которой они бесцельно бродят, твердая его скорлупа, которую они пытаются продолбить — ключевые мотивы романа и постоянные напоминания об их неспособности к теплу и солидарности, о чем, уже по выходе романа, отвечая на недоуменные вопросы журналистов, неоднократно говорил сам Гарсиа Маркес.
Есть, впрочем, в разговоре об одиночестве и точка отсчета — творческая, коль скоро неизбежное одиночество творца, имеем ли мы мужество в этом себе признаться или нет, лежит в основе того таинства, которому обречен художник и которым он одаривает читателя. Гарсиа Маркес этим мужеством обладает. В интервью, данном в 1979 году Мануэлю Перейре, корреспонденту журнала «Bohemia», он сказал: «Считаю, что если литература — продукт общественный, то литературный труд абсолютно индивидуален и, кроме того, это самое одинокое занятие в мире. Никто не может тебе помочь написать то, что ты пишешь. Здесь ты совершенно один, беззащитен, словно потерпевший кораблекрушение посреди моря».
…
Мифопоэтическая картина мира и мифологические корни абсолютно явственны как в «Ста годах одиночества», так и в изданном пятью годами позже сборнике рассказов «Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке», и в «Осени патриарха». Народная картина мира заявляет о себе и в смешении библейских ассоциаций с языческими, и во всесилии многоликой молвы, и в устойчивости предрассудков, и в консервативности местных преданий. Движение от грехопадения к Страшному Суду оборачивается движением по кругу, по закону вечного возвращения.
…
Однако Гарсиа Маркес дает новую жизнь не только бытовому магическому сознанию, но и полузабытому в Европе наивному, пестрому, нравственно безупречному миру лубка. В его книгах 1960-х — 1970-х годов, принесших писателю мировую известность, оживает простодушная сказочность русского лубочного романа XVIII-XIX веков, немецких народных книг XVI-XVII веков, испанского рыцарского романа XVI столетия. <…>
Лубок — это круто замешанная смесь народного мироощущения, предельно точных и живых деталей народного быта, суеверий, потребности в чуде и вполне реалистической веры в него, детской страсти к преувеличениям, дилетантской, но вполне оправданной в массовой культуре мешанины из элементов истории и культуры разных эпох и народов, незатухающего интереса к болевым, вечным темам: любви, смерти, справедливости, благородства. Для лубка характерны увлекательность, доступность, узнаваемость чувств и мыслей. В то же время лубочный роман непременно расширял горизонты своих читателей и давал ответы на мировоззренческие вопросы.
…
Модели лубочного менталитета и повествования у Гарсиа Маркеса — бесчисленны. <…> Разница лишь в том, что, если в лубочных картинках и романах философия чрезмерностей и поэтика гипербол — неосознана и наивно-стихийна, то у Гарсиа Маркеса она внесена в ткань произведения волей большого художника.

Из интервью:

• Если бы Вы были всемогущим волшебником, что бы Вы сделали <…> для своей деятельности?
• Изъял бы из числа написанного мной роман "Сто лет одиночества". Или, на худой конец, переписал бы его. Мне стыдно за эту книгу, потому что мне в силу ряда причин не хватило времени написать ее как следует.