А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Письма в 12 томах. Том 6. Письма. Январь 1895 - май 1897 гг..

Итак, в жизни Чехова продолжается Мелиховский период. А у меня прочитана половина письменного с/с! ))

Чехов по-прежнему поражает своей энергичной общественной деятельностью. Активно участвует в делах земства. Организовал постройку еще одной сельской школы... Мда. Судя по письмам, этим делом Чехов занимался со всей ответственностью - начиная с поисков источников финансирования... ну, это, конечно, означало обращение ко всем состоятельным знакомым, чтобы оказали вспомоществование... поскольку земство на это дело выделило денег едва ли на треть необходимой суммы. Все остальное, видимо, собрано Чеховым. И заканчивая покупкой стройматериалов и найма работников. Провел еще одну перепись! Поразительно. На этот раз Чехов трудился не в одиночку, а руководил приданными ему сотрудниками. Которых обучал и курировал. Ну и сам тоже ходил по деревням... И этот человек еще пишет в письмах своим соседям и знакомым - "что-то у нас жить стало кисло, давайте что-нибудь еще организуем!")) И это не считая еще обычной медицинской текучки...

Написана и поставлена пьеса "Чайка". Тут все рождалось, так сказать, с потом и кровью... Премьеру стали делать в Петербурге, там что-то не так пошло с актерами, с публикой - премьера вышла сокрушительным провалом. Расстроенный Чехов сбежал к себе в деревню, многочисленные знакомые принялись его разыскивать, писать письма... Чехов в ответ писал отчаянно бодрые письма и философствовал в духе "никогда больше". Ну да, помню по письмам, что в более-менее таком же духе Чехов писал несколько лет назад и высказывал много критических и злобствующих замечаний в адрес театра и театральной публики. Сложные были у Чехова отношения с театром! Пьесу, однако, не сняли, представления продолжались, и через какое-то время уже последовал успех у публики. Но, видимо, в то время пьеса представлялась скандальной... А мне, когда я ее читала, она была вообще непонятной. )) Почему-то из всей пьесы намертво запомнился эпизод - даже не со знаменитым ружьем, которое должно выстрелить - а вот: "а мои страницы даже не разрезал!" )) Захотелось даже перечитать пьесы. Раздумываю. Наверно уж тогда надо дочитать письма сначала, посмотреть, как там пойдут дела со следующими пьесами. Кстати, в этот же период написана и пьеса "Дядя Ваня". Но про нее вообще тут практически не говорится. Что ли Чехов ее никуда не посылал, никому не давал? Странно. Может, из-за проблем с "Чайкой"?

Заканчивается том драматически - у Чехова начались серьезные проблемы со здоровьем. Он и раньше был не особо крепок здоровьем, о чем постоянно упоминается в письмах. А тут - сначала вынужденное обращение к окулисту. Оказалось, что у Чехова были разные глаза! Один с близорукостью, другой с дальнозоркостью! Ничего себе. Из-за этого его мучили сильные головные боли, с "мерцанием в глазу"... тут, наверно, и ослепнуть можно... Врач, судя по всему, прописал какое-то лечение, потребовал беречь глаз - который "мерцает", видимо, так. У Чехова опять трудности - нужно сейчас при письме и чтении пользоваться другим глазом, а он им "не умеет читать". Видимо, раньше пользовался только одним глазом... Вот ведь какие удивительные подробности узнаешь. Никогда бы и в голову не пришло...

А дальше вообще последовал серьезный удар - чахотка. А ведь до этого в письмах проскальзывало про постоянный кашель... но Чехов бодрился и утверждал, что все нормально у меня с кашлем, просто привычка! А тут внезапно началось легочное кровотечение, прямо на ужине в ресторане - и еле-еле смогли остановить к утру... Ужинал Чехов с Сувориным, тот его и отвез в гостиницу. Через некоторое время кровотечение открылось опять, тут уж Чехова без разговоров отправили в больницу, прописав строгий постельный режим. Это взбудоражило всех знакомых и родственников. Начались визиты к больному с гостинцами, телеграммы, обеспокоенные письма... А Чехову вообще-то вредно это столпотворение... То есть, говорить много нельзя, от этого опять начинается кровотечение. Да уж.

Затем наконец Чехова выписали, потребовав соблюдать строгий режим, усиленно питаться... у него еще и недоедание выявили! Избегать волнений, суеты. Показан теплый климат. Вот ведь как. А мне почему-то думалось - раньше - что Чехов в конце концов забросил врачебную практику, потому что ему надоело, ну или там решил посвятить все силы литературе. А оказывается, ему врачи запретили, по медицинским показаниям. 1897 год. Чехову остается жить меньше десяти лет... ((

«Чертовский кашель создал мне репутацию человека нездорового, при встрече с которым непременно спрашивают: «Что это Вы как будто похудели?» Между тем в общем я совершенно здоров и кашляю только оттого, что привык кашлять.»

«Нет ли чего нового из области мечтаний бессмысленных и благомысленных? Почему Вильгельм отозвал генерала В.? Не будем ли мы воевать с немцами? Ах, мне придется идти на войну, делать ампутации, потом писать записки для «Исторического вестника». (Нельзя ли у Шубинского взять аванс в счет этих записок?)»

«1 октября у нас открывается телеграф. Пожалуйста, пришлите мне какую-нибудь ненужную телеграмму – для почина; пошлите ее так, чтобы я получил 1 октября во время молебна. Если пошлете накануне поздно вечером, то это будет в самый раз.»

«У нас перепись. Выдали счетчикам отвратительные чернильницы, отвратительные аляповатые знаки, похожие на ярлыки пивного завода, и портфели, в которые не лезут переписные листы, - и впечатление такое, будто сабля не лезет в ножны. Срам. С утра хожу по избам, с непривычки стукаюсь головой о притолоки, и как нарочно голова трещит адски; и мигрень, и инфлуэнца. В одной избе девочка 9 лет, приемышек из воспитательного дома, горько заплакала от того, что всех девочек в избе называют Михайловнами, а ее, по крестному, Львовной. Я сказал: «Называйся Михайловной». Все очень обрадовались и стали благодарить меня. Это называется приобретать друзей богатством неправедным.»

«Насчет чумы, придет ли она к нам, пока нельзя сказать ничего определенного. Если придет, то едва ли напугает очень, так как и население, и врачи давно уже привыкли к форсированной смертности, благодаря дифтеритам, тифу и проч. Ведь и без чумы у нас из 1000 доживает до 5-летнего возраста едва 400, и в деревнях, и в городах на фабриках и задних улицах не найдете ни одной здоровой женщины. Чума будет тем страшна, что она явится через 2-3 месяца после переписи, народ истолкует перепись по-своему и начнет лупить врачей, отравляют-де лишних, чтобы господам больше земли было. Карантины мера не серьезная. Некоторую надежду подают прививки Хавкина, но, к несчастью, Хавкин в России не популярен; «христиане должны беречься его, так как он жид».

«Я пошел со своими часами к Буре, хотел отдать в починку. Буре, заглянув в часы и повертев их в руках, улыбнулся и сказал сладковатым голосом: «Вы, мсье, забыли их завести…» Я завел – и часы опять пошли. Так иногда причину своих бедствий ищешь в мелочах, забыв о главном.»

«Весь пост и потом весь апрель придется опять возиться с плотниками, конопатчиками и проч. Опять я строю школу. Была у меня депутация от мужиков, просила, и у меня не хватило мужества отказаться. Земство дает 1000, мужики собрали 300р. – и только, а школа обойдется не менее 3 тысяч. Значит, опять мне думать все лето о деньгах и урывать их то там, то сям. Вообще хлопотлива деревенская жизнь.»

«Если Вы согласны позавтракать со мной в «Славянском базаре», то напишите: «Согласна». Телеграфист может подумать, что я предложил Вам руку и сердце, но что на до мнения света!!»

«Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук, слышится пф-тук. Это называется в медицине – «шум с первым временем».

«Вчера вечером со мной случился скандал: только что сел обедать, как из легкого пошла кровь, которую я унял только к утру.»

«В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тайну. Мне же это начало или сила представляются в виде бесформенной студенистой массы; мое я – моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой – такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю.»

«Я уже подобрал рифмы: бациллы – крокодилы.»

«Я здоров, но за мной надзирают так тщательно, что ничего больше не остается, как считать себя больным. Ем, ем и только ем. Доктора приказали прибавляться в весе, и я стараюсь поскорее стать тяжелым человеком.»