Содом и Гоморра

Ведь когда мы перестаем замечать, что лжем, то это является следствием лжи не только перед другими, но и перед самими собой.

Мы устаем шагать в ногу с юностью. А если еще наша плоть поднимает бунт, вместо того чтобы утихомириться, то это уже целое несчастье!

Мне хотелось заставить скептиков признать, что смерть – это действительно всего лишь излечимая болезнь.

И я просил Бога об одном: если существует бессмертие души, то пусть он мне позволит тихонько постучать в стену три раза – бабушка отличит мои стуки от тысячи других и ответит стуком, означающим: „Не волнуйся, мышонок, я понимаю, что ты беспокоишься, но я же сейчас приду“, – и пусть он мне позволит быть с бабушкой целую вечность, которая нам обоим не покажется чересчур долгой.

Когда бы мы ни принялись за изучение нашего внутреннего мира во всей его полноте, ценность его всегда остается почти что мнимой, несмотря на наличие в нем несметных богатств, так как то одними из них, то другими мы не в состоянии воспользоваться, будь то богатства реальные или воображаемые.

Воображение в чистом виде всегда заключает в себе меньше эгоизма, чем воспоминание.

Мы раз навсегда исцелились бы от всего романтического, если бы, думая о той, кого мы любим, постарались быть такими, какими станем, когда разлюбим ее.

Чувство утраты компаса, утраты ориентации, характерное для ожидания, не исчезает и после прихода ожидаемого нами человека – оно, это чувство, вытесняет спокойствие, а ведь именно успокаиваясь, мы и представляли себе появление ожидаемого как огромную радость, но из-за чувства утраты нам ее вкусить не дано.

Работа мысли, переходящей от небытия к действительности, в высшей степени таинственна.

Я склоняюсь к мысли, что с возрастом мы удаляемся от области, где имена проступают отчетливо.