Mansarda

Не знаю насчет социализма, но постмодернизм в СФРЮ был с человеческим лицом. Если принять на веру, что «Мансарда» — это опыт деконструкции романа, а также дневника, по мотивам которого пишется этот роман, а также любви, по мотивам которой пишется этот дневник, то — скучно, да? Но на самом деле — свежо даже пятьдесят лет спустя, в отличие от слишком ревностных последователей. Здесь нет еще того баланса между поэтом и гражданином, как в невероятной «Гробнице для Бориса Давидовича»; «Мансарда» — это еще «или/или», или ты в двадцатом веке — или вне времени в башне из слоновой кости, ты или автор, или персонаж. Поэтому, наверное, Данило Киша считают все же предтечей сербского постмо, а не полноправным представителем течения, для которого характернее схизис «и/и».

Может, дело в переводе или в мифе об Орфее, но Расселл Хобан вспоминается прямо-таки назойливо; а его «Fremder» — такая же научная фантастика, как «Мансарда» — любовный роман. И когда кокетливо-безымянный рассказчик говорит, что хочет написать книгу, просто книгу, «без диалектик и этик, даже без Эвридики» — это очень важно. Так легко спутать это желание с желанием написать Книгу Книг, или — на другом полюсе — неважно какую книгу. «Просто книга» Киша осциллирует между абсолютной энциклопедией и подставкой под горячее. Чтобы оценить это в полной мере, надо обращаться к Кишу позднему; он, помимо прочего, написал рассказ о тех самых «Протоколах Сионских мудрецов», при всем отвращении признав их максимальную приближенность к этой середине. Ведь, по сути, что такое «просто книга» — при известных политических режимах существуют «книги» и существует «книга» — так вот это она и есть («Mnoge knjige nisu opasne. Opasna je samo jedna»). Вроде и страшное оружие — а с другой стороны, с таким оружием только мух бить — но есть вероятность, что, если носить у сердца, в переплете застрянет пуля... Небольшая вероятность.

Ранний Данило Киш об этом знает, но озвучивать пока не торопится. Романы о пустоте не всегда оказываются лёгкими, но «Мансарда» — это тот самый случай. Дельфины — радужные, шутки о литэлите — смешные; добросовестный переводчик с покерфэйсом поясняет, что «какаформ» — «неологизм... по-видимому, объяединяющий сербские слова kloroform, kaka и kakao, означающие соответственно...» Не знаю даже, что мне больше по душе — такая бестелесная лайт-версия или более поздняя «Гробница» (хоть речь и идет о кенотафе — могиле, в которой тела нет, «Гробница для Бориса Давидовича» еще как телесна). В любом случае, любопытно проследить, как из молодого ироничного Орфея вырос, по выражению Аллы Татаренко, рыцарь сомнения, — писатель, которого к земле, к улице, к блоковскому «первому этажу» тянет уже не одна только жажда новых ощущений.